Верь только мне (СИ) - Тори Мэй
Свою новую недвижимость я тоже посетил: дом находится в немецкой деревеньке, такой блатной пригород Мюнхена. Двадцать минут до центра города и час до Альп. Спокойный и сказочный край. Если бы я ценил что-то подобное, то уссался бы от счастья.
Сам дом, конечно, тоже хорош: классическая немецкая двухуровневая застройка с треугольной крышей, большой прилегающей территорией, сплошь усаженной ярко-зелеными туями. На заднем дворе я заприметил бассейн. Дед с бабушкой не бедствовали.
Внутри требуется ремонт: деревянные окна и перекрытия нужно нахрен снимать, коричневую напольную плитку заменить на что-то современное, а еще хорошо бы застеклить террасу. Работы дохрена, потому что домина изнутри оказался гораздо просторнее, чем виделось со двора. Сейчас этот дом у тети арендует семья с двумя детьми, поэтому я заглянул туда совсем коротко.
Надо упомянуть, что здесь на юге сейчас зимние плюс десять градусов, и частный двор абсолютно зелен, а у соседей вообще что-то цветет. Ебанная красота.
Вы когда-нибудь доводилось чувствовать ядовитое разочарование от сбывшейся мечты?
Вот он я, вот она Родина. Дом, свобода, спокойствие, клумбы зимой, дороги под линейку, страховки. А в душе беспросветная черная дыра. Всепоглощающая, которая не в силах насытиться. Что туда не пихай — ее не заткнуть.
Пока оставлю все как есть: за территорией присматривают арендаторы. Пусть живут и дальше, во-первых дом сам себя окупает, а во-вторых, я не понимаю, нахрена все это мне одному?
Я тут со своей-то жизнью не знаю, что делать, куда мне еще ответственность.
То, что мама не хотела, чтобы я наследовал дом до двадцати пяти лет, имеет смысл. Потому что я понятия не имею, кем хочу быть, когда вырасту.
____
Увальнем гружусь в такси-минивэн, который везет нас в горнолыжный отель. Вот уж, где снежно.
Сразу заселяюсь в свой номер. Видимо, понты у меня в крови с маминой стороны: тетя заказала нам самые пафосные номера.
Внутри отделка из сруба и камня. Лично у меня посреди комнаты красуется подвешенный в воздухе камин, а балкон комнаты открывает вид на синеватые исполинские скалы.
—Вильгельм, покатаешь меня на шее? — племяш Нико смотрит на меня глазами по пять копеек, выпрашивая снежных трюков, как в прошлом году.
Не хочу грузить щегла инфой, что на моих плечах уже качается многотонный груз боли и разочарования, поэтому ссылаюсь на временный запрет спорта, и отправляю свое семейство кататься без меня.
В отель стягивается всё больше людей, заполняя склоны и рестораны. Я как раз нахожусь в одном из таких. И я здесь единственный, кто сидит в одиночку. Счастливые семейки, распрощавшиеся с работой на каникулы, окружают мой стол со всех сторон.
Раскотяшиваюсь на деревянном стуле ресторанной террасы, устланном пушистой шкурой кого-то ненатурального, смотрю вдаль на катающиеся цветные куртки. Невольно подслушиваю соседние разговоры на всех диалектах немецкого. Хотя любой другой иностранной речи тут тоже завались.
Вот такой разговор на русском как раз и долетает до моих ушей:
—Говорю тебе, Лен, он один. Иди поулыбайся, познакомься! Не тухнуть же тут неделю без мужиков, — подсказывает кому-то сердобольная подруга.
—Привет, могу подсесть к Вам? — девушка смело обращается ко мне на английском, пробегая глазами по всему, что на мне надето. Оценивает добычу.
—Че хотела? — отвечаю ей на грубовато, ненавижу, когда ко мне женщины сами клеятся. Кого надо — сам выделю.
—Ой, а Вы говорите, да? — растерянно лыбится мадам.
—Петь еще умею, — выдаю незаинтересованно.
—И станцевать? — пытается неловко флиртовать, но у меня настолько недовольная рожа, что там легко читается: «Не влезай, убьет».
—Помочь чем-то? — напоминаю ей об изначальной цели.
—Спасёте девушку от одиночества? — все менее уверенно говорит.
—Хреновый из меня спасатель, попробуйте, вон, столик с ребятами из Нидерландов, — киваю в сторону в надежде, что этого будет достаточно.
Смотрю на озадаченное лицо с капризно оттопыренной губой, оцениваю фигуру, затянутую в облегающий красный комбинезон, и понимаю, что до сих пор даже трахатсья не хочу. Точнее, хочу, но с Виолеттой.
—Чего такой злой? — снова включает попытку заигрывать, —Может, нужно сначала поесть?
Плохо соображает.
—Да баааляяяять, — шумно выдыхаю, лениво поднимаюсь и просто сваливаю из ресторана под недовольное шипение позади.
Парадокс в том, что мне необычайно одиноко, но я не ищу никакой, нахрен, компании.
Плетусь в номер и набираю Шелесту.
Глава 52.1 Вильгельм
С третьей попытки Макс отвечает.
—Тока недолго, чувак, я еще на смене, — Макс ставит телефон на барную стойку и запихивает в уши наушники. —Че за фэшн на заднем фоне?
—Это? —поворачиваю камеру и демонстрирую другу номер. —В отель праздновать Рождество приехали, программа праздничная, все дела.
—А почему хлебало такое недовольное тогда?
—Фирменное.
—Фирменное помноженное на десять.
—Макс, иди в задницу. Как батя?
—Твой или мой? — долбанный кудрявый любит душу за хвост хватать.
—Твой, — прикусываю верхнюю губу.
С моим отцом мы так и не общались. Он звонил всего один раз, когда я не видел. Хотя не уверен, что я бы вообще трубку взял.
—Вчера вставал, мы по клинике гуляли с ним, послезавтра обещают выписать, у нас же пока не Рождество, — улыбается. —А вот твоего батька видел пару раз в городе, мимо его машина проезжала.
—Рад за вас, — игнорирую слова о папе.
—Знаешь, кого еще видел?
—Блять, не хочу знать.
—Правильно, Виолетту, — Макс стреляет без предупреждения.
—Похуй, — вру.
Вру и сразу же палюсь, потому что даже сам замечаю, как сжал челюсти и свел брови.
—Ага, лечи меня давай, — отбривает равнодушно. —Короче, она снова вернулась в город, и работает сейчас….
—Макс, сука! Сказал уже, похеру мне, — цежу в телефон. —Я щас сброшу звонок.
От волнения соскакиваю с кресла-качалки, с которого звонил, и начинаю нарезать круги по номеру.
—Окей-окей. Не кипятись, принцесса, — вижу, как Макс поднимает руки в сдающемся жесте. —Давай тогда о погоде пообщаемся. У нас минус двадцать восемь, например. Дубак!
—Где? — стиснув зубы, цежу.
—Где дубак? У нас в городе, бро, — Макс понял, что я имею в виду, но издевательски не подает вида.
—Не беси, блять! Где она работает? — не выдерживаю.
В этом бою я проиграл еще в сентябре. Да, мне, сука, интересно, где она теперь работает. Где живет. Что ест. Что в ее башке творится.
—На заводе, банки на стерильность проверяет. А еще репетиторством подрабатывает.
—Ясно, — тщетно унимаю колотящееся сердце.
Работает и работает. Срать.
—Ниче больше не интересно? — щурится в камеру.
—Нет.
—Вы два идиота, чесслово, бро. Эта пришла, бесчувственную из себя строила, а сама слезами давилась. У тебя смотри качан от напряжения пополам треснет щас, — давит.
—Закрыли тему, — гавкаю на друга.
—Как скажешь, псих.
Виолетта скучает? Где-то за бетонными стенами сознания я улавливаю толику смысла в его словах, но этого недостаточно. Сворачиваем беседу, когда к Максу приходят новые посетители.
А я теперь не могу выкинуть из головы образ Олененка, о котором запрещал себе думать. Живет себе дальше, общается, по магазинам, вон, гуляет, раз у Макса была.
Конечно, чего я дебил наивный ожидал, что она мумией тлеть заляжет?
Нахрен! Во мне бушует злость.
Усталость до ломоты в конечностях хорошо снимает любые дурные мысли. Так и делаю: беру борд, упаковываюсь в форму и вопреки запрету врачей валю сразу на сложный склон.
После нескольких часов падений с переменным катанием, потный, буйвол, я на трясущихся ногах возвращаюсь в отель. Мой метод не думать о Виолетте подействовал слабо: теперь я не только зол, теперь я зол и задолбан.
Надеюсь, хотя бы уснуть в изнеможении.
