Джейн Дэвитт - Привяжи меня
— Она холодная и склизкая. — Тот перевернулся на бок и надул губы. О да, очень хорошенький. — И мне нравятся синяки.
— Минут пять любовался ими в зеркале ванной, да? — вздохнул Оуэн. Это не было предположением.
— По меньшей мере, — согласился Стерлинг, нисколечко не устыдившись. — Интересно, а до начала нового семестра они продержатся?
— Сомневаюсь. На тебе все быстро заживает. — Оуэн закрутил крышку и встал. — А теперь одевайся, пошли завтракать.
Они неторопливо ели яичницу с тостами и канталупой — последнее стало очередным поводом для жалоб Стерлинга.
— Сбалансированное питание очень полезно, — сообщил ему Оуэн.
— Я просто не люблю дыни, — сказал Стерлинг, хотя продолжил ее жевать. — И арбузы тоже. Не знаю почему — наверное, потому что у них такая странная консистенция.
Оуэн доел тост и заметил:
— Ты постоянно на что-нибудь жалуешься.
Стерлинг замер и задумался.
— В самом деле?
— Нет, я пошутил. — Просто надо было что-нибудь сказать.
— Нет, серьезно, я слишком много жалуюсь? Я знаю, что на лекциях это тебя раздражало. Я больше не буду, правда. — Стерлинг открыто смотрел на него.
— Стерлинг… — Оуэн нечасто чувствовал себя растерянным, но сейчас был один из этих редких моментов. — Я не собираюсь убеждать тебя, что ты не нервировал меня на лекциях, потому что мы оба знаем, что это неправда, и ты, конечно, нередко делал это нарочно, но, нет, я не считаю, что ты слишком много жалуешься. Это было глупое замечание с моей стороны; я просто пошутил, вот и все. Не обращай внимания. Ты нравишься мне таким, какой есть. — Он махнул рукой на остатки дыни. — Доешь или оставь. Как хочешь. В холодильнике должна была остаться малина, может, она нравится тебе больше.
— Да нет, не надо, — сказал Стерлинг. — Я тоже сморозил глупость. Это всего лишь дыня — ты же не просишь меня есть фасоль или окру, или что-нибудь действительно отвратное. — Он слегка улыбнулся, похоже, чувство юмора наконец вернулось к нему. — Кстати, я ненавижу окру.
— Я догадался, — кивнул Оуэн. — Я тоже не особо ее люблю. И еще не перевариваю цветную капусту.
Стерлинг оставил последний кусочек дыни нетронутым и выпрямился на стуле.
— А что ты любишь? Ну, то есть какая твоя любимая еда?
— Шоколад, — ответил Оуэн. — И все острое, но не чересчур перченое; мне нравится вкус, а не острота. Утку, как ее готовят во Франции, сочную, с кровью… что угодно свежесобранное из своего сада… Боже, да много чего. — Он улыбнулся. — Но больше все-таки шоколад.
— Я запомню, — сказал Стерлинг, а Оуэн задумался, не ждать ли ему в будущем шоколад в подарок. Стерлинг встал, взял свои тарелки, отнес к раковине, чтобы сполоснуть, и уставился в окно. — Вау, ну и снегопад.
Оуэн подошел к нему со своей тарелкой, чашкой и вилкой. Сгрузив все в раковину, он встал за спиной Стерлинга и обнял его за талию, любуясь кружащимися снежными хлопьями. За окном нещадно мело, знакомые очертания кустов и дорожек были едва различимы.
— Все еще хочешь лепить снеговика?
— Может быть, если снег прекратится. — Судя по всему, в ближайшее время надеяться на это было глупо. Стерлинг довольно вздохнул. — Как здорово.
— Любоваться на снегопад из окна? Как только мы окажемся на улице, ты сразу изменишь свое мнение.
— Нет, быть здесь, с тобой.
Второй раз за утро Оуэн растерялся. Стерлинг был так искренен, выражал свои эмоции, не сдерживаясь и не смущаясь. Не то чтобы Оуэн не разделял мнения Стерлинга о том, что здорово быть с тем, кто тебе нравится, и наслаждаться его обществом, когда на улице непогода, но он не думал, что мог бы сказать об этом так открыто.
— Ты романтик, да? — спросил он насмешливо. — Мне теперь ждать дюжину роз на День Святого Валентина?
Стерлинг повернулся к нему, случайно задел многострадальной пятой точкой стойку и вздрогнул.
— Дюжину дюжин, если я смогу это себе позволить, и мне кажется, ну не знаю, тебя ведь это не задело бы? — Он вопросительно посмотрел в глаза Оуэна. — Знаешь… некоторые парни не любят цветы. Ну то есть когда им их дарят. А ты?
— Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь дарил мне цветы, — ответил Оуэн. Какая-то непривычная нежность заставила его улыбнуться в полные тревоги глаза Стерлинга и серьезно сказать: — Пожалуй, мне было бы приятно, если бы ты подарил мне несколько. Две розы, например. Белую и красную. — Он положил ладонь на зад Стерлинга, обхватив ягодицу, но не сжимая. — О символике цветов тебе придется догадаться самому.
— До Дня Святого Валентина еще пара месяцев, но, думаю, я не забуду, — сказал Стерлинг и нарочно чуть подался назад, тихо охнув, когда давление на синяки усилилось. — А если ты решишь, что я могу забыть, то всегда можешь мне напомнить.
Нежность сменилась желанием, чистым и незамутненным, возбуждение накрыло так внезапно, что Оуэн не смог скрыть его. Глаза Стерлинга потемнели, губы приоткрылись. Оуэн понимал: один его жест, и тот опустится на колени и будет ждать приказа, чтобы доставить ему удовольствие, с готовностью открывая рот для пальцев Оуэна, а потом и члена. Умение Стерлинга отдавать и подчиняться казалось безграничным, и горячая волна, захлестнувшая Оуэна при этой мысли, пьянила почище, чем могла бы реальность.
Но как бы Оуэн ни хотел почувствовать губы Стерлинга на себе, как бы ни хотел связать его и заставить всхлипывать и улыбаться, пока Оуэн бы медленно овладевал им, так медленно, что от попыток сдержаться перед глазами бы плыло, а от желания войти до конца одним рывком кружилась бы голова… сейчас все же не подходящее время. Чтобы научить того дисциплине, нельзя давать Стерлингу то, о чем он просит, за так, как бы сильно Оуэну самому этого ни хотелось. Он заставит Стерлинга подождать.
Еще совсем немного.
Однако им обоим нужно было хоть что-нибудь, чтобы продержаться сейчас. Оуэн положил руки на стойку по бокам от Стерлинга, прижал того всем телом к раковине и поцеловал, глубоко врываясь языком в его рот, чувствуя, как Стерлинг постанывает и ерзает, но не для того чтобы избежать прикосновений к саднящим ягодицам, а чтобы увеличить давление.
— Вот же распутное создание, — прошептал Оуэн на ухо Стерлингу, он говорил это многим мужчинам и женщинам, но никогда с таким убеждением, таким голодом. — Хороший мальчик. — Он запустил руку под футболку Стерлинга, как бы между прочим, не спрашивая, и нащупал большим пальцем его сосок. — Я мог бы надеть на них зажимы. Заставить тебя разгребать снег, пока они не набухнут и не станут гореть и ныть, но, думаю, я оставлю это на потом, когда смогу следить за твоим лицом, видеть в глазах, как сильно тебе это нравится.
