Робин Шоун - Женщина Габриэля
На ней не было ни женской сорочки, ни корсета, ни нижней юбки, чтобы прикрыть ягодицы.
Эти вещи также были проданы на Сент-Джайлс Стрит.
Она распрямила плечи, сознавая не столько свое сбившееся дыхание, сколько то, что на бёдрах болтаются мешковатые шелковые панталоны, шерстяные чулки сморщились на коленях, а полуботинки натёрли лодыжки.
Сделав над собой усилие, Виктория очистила мозг от посторонних мыслей.
Жаркая волна охватывала кожу, в то время как холод его пристального взгляда блуждал по её телу. Плечам. Грудям. Шелковым панталонам, прикрывающим верхнюю часть бёдер.
И снова по плечам, грудям.
Взгляд задержался на сосках.
Они были твердыми.
От холода, сказала она себе.
И знала, что снова солгала.
Виктория хотела почувствовать мужские руки на своём теле.
Она хотела почувствовать руки этого мужчины на своём теле.
Она хотела раз и навсегда покончить с девственностью, которая была и ценным достоянием женщины, и средством её падения.
Решительно Виктория положила руки на пояс поношенных шелковых панталон. И они тоже упали, потерявшись в ворохе шерстяного платья.
Обнажённые ягодицы покрылись гусиной кожей.
Ей не нужно было следовать за его взглядом, чтобы понять, что он так пристально рассматривал: волосы между бёдер были вьющимися, в то время как на голове — прямыми.
Этот взгляд прокладывал жаркий след по её телу.
Ещё ни один мужчина не видел Викторию обнажённой.
Без сомнения этот мужчина видел сотни голых женщин.
Женщин, чья кожа была мягкой, а бёдра — округлыми и податливыми. Женщин, чьи ребра не выпирали, словно китовый ус, вшитый внутрь корсета.
Женщин, которые знали, чего ожидать от такого мужчины.
Виктория поспешно наклонилась, чтобы развязать импровизированный пояс с подвязкой вокруг правого бедра, спина натянулась, груди соблазнительно качнулись…
— Встаньте прямо.
Конвульсивно вздрогнув от резкого приказа, она выпрямилась.
Щёки мужчины были бледными, что скорее подчёркивало, а не смягчало высеченные, словно из камня, совершенные черты лица.
Напряжение витало вокруг него. Или возможно это пульсировали сосуды в глазах Виктории.
Светловолосый мужчина с серебристыми глазами не был таким безучастным, каким хотел показаться.
Она не была такой отстранённой, какой хотела казаться.
— Перешагните через одежду.
Желудок Виктории перевернулся. Она неловко ступила из вороха шелковых панталон и рухнувшей крепости своего платья. Одинаковые подвязки, поддерживающие чулки, поочередно впились в растягивающуюся кожу правого, левого колен. Ноги погрузились в трясину, которой обернулся плисовый бордовый ковер.
— Распустите волосы.
Голос был все еще резок, но он несколько иначе произносил слова. На французский манер.
Груди Виктории пульсировали с каждым ударом сердца. Она тут же задалась вопросом — заметил ли он её сердцебиение.
Подняв руки, она искала шпильки. Чувства обострились, груди подались вперёд, живот напрягся…
— Повернитесь.
Виктория замерла с громко бьющимся сердцем в груди.
— Прошу прощения?
— Повернитесь и распускайте волосы спиной ко мне.
Спиной к нему она не сможет защитить себя.
Она была не в состоянии защитить себя шесть месяцев назад затянутая в корсет, скрывающий её добродетель.
Виктория повернулась.
У дальней стены стоял голубой кожаный диван. Над ним синее море переходило в оранжевый закат.
Смутно Виктория признала в живописи школу импрессионистов, создателей многообразной игры рефлексов.[8]
Она осторожно вытащила шпильки, остро ощущая пристальный взгляд мужчины. Словно прикосновения.
К ягодицам. Затылку. Плечам. Опять к ягодицам.
На картине окутанный тенью человек склонился в маленькой лодке; он греб на фоне заходящего солнца и легких волн, изображённых на холсте.
Никто никогда не узнает его имя.
Возможно, у него не было имени. Возможно, он — плод воображения художника.
Человек, у которого нет жизни за пределами этой картины.
Необъяснимые эмоции захлестнули Викторию: унижение, волнение; гнев, страх.
Волосы свободной волной упали на спину, густая тяжелая масса скрыла наготу, подразнивая ложбинку между ягодицами.
Это не остановило надвигающуюся реальность.
— Теперь повернитесь ко мне лицом.
Крепко зажав в ладони шпильки, она медленно повернулась.
Тепло комнаты не отражалось в серебристых глазах, наблюдающих за ней.
Это, подумала она, тот момент, когда она потеряет последнее, что осталось от её девичества.
Это то, к чему её подводили последние шесть месяцев. То, к чему её привёл неистовый аукцион.
Будущее разверзлось перед ней.
Она не знала, что сулила эта минута, эта ночь.
Она не знала, кем проснётся на следующий день — Викторией-женщиной или Викторией-проституткой.
Страх, который она сдерживала во время аукциона, накрыл её мрачной волной настоящей паники.
Она лгала, когда твердила себе, что женщина, продавшая своё тело, сохраняет за собой самообладание, — Виктория не могла сдержать эмоций. Мужчина с глазами цвета расплавленного серебра мог.
И знал это.
— Я не знаю, как вас зовут, — вырвалось у нее. Волосы тяжелой массой окутывало тело.
— Разве, мадемуазель? — мягко и обольстительно спросил он.
Виктория открыла рот сказать, что у неё не было возможности узнать его имя: женщины, подобные ей, и такие мужчины, как он, вращаются в разных кругах общества.
— Вы находите меня желанной? — спросила она вместо этого.
Завтра она будет с ужасом вспоминать свой вопрос. Но не сейчас.
Ни один мужчина не говорил ей, что она — желанна.
Восемнадцать лет она носила незамысловатую прическу и одежду, избегая мужского внимания, чтобы не потерять своё место.
Но, в конце концов, потеряла.
Место. Независимость.
Самоуважение.
Она отдавала этому мужчине свою девственность, и не важно, что он платил за неё.
Ей нужно услышать, что он считает её желанной.
Ей нужно знать, что женщина ценна сама по себе, а не только ее целомудрие.
Свет, лившийся от люстры, отражением мерцал и вспыхивал в серебристых глазах — зеркало, обнажающее её собственную душу.
Сердце Виктории отсчитывало пробегающие секунды….
Опорочит ли он её?..
— Да, я нахожу вас желанной, — наконец ответил он.
И солгал.
Боль стремительно переросла в ярость.
