Дмитрий Липскеров - О нем и о бабочках
Позже Эстин поговорил с Митей и, теребя огромное ухо мастифа Фишера, попенял математику, что, мол, вот они твои 180, дураком себя чувствую. Ты вообще ничего из того, что он говорил, не понял?
– Нет, я понял, – соврал Митя. – Это терминология из квантовой механики. А частично он, по-моему, говорил на иврите. Там я не понял… Может быть, он второй Эйнштейн?
– Нам Эйнштейн не нужен! Все просто, я приземленный, но любопытный человек. У меня масса вопросов и крайне мало на них ответов!
– Он согласился давать ответы. Но не часто…
– И когда я умру? – спросил шахматист помощника.
– Он не знает.
– Или скрывает…
– Может быть, поговорите с ним сами? Вдруг у вас лучше получится?
Эстин вытер руки от собачьих слюней носовым платком с монограммой и отдал его Шварцу:
– Попробую… Всегда я – а ты-то способен на что-нибудь?
Разговор состоялся вечером того же дня в кабинете шахматиста с большими окнами и видом на искусственный пруд с живущей на нем парой черных лебедей. Какой-то специальный человек ловил рыбу в пруду, то и дело вытаскивая из воды жирных карпов. Чешуя блестела на солнце, стреляя солнечными зайчиками, пока рыба трепыхалась на крючке. На ужин, догадался Иосиф. Они снова разговаривали о разном. Параллельно Эстин двигал фигуры на миниатюрной перламутровой шахматной доске, а потом, переместив белого ферзя на четыре клетки, щелкнул черного короля по короне и уронил фигуру на доску.
– Так сколько я проживу?
– Не знаю, – ответил молодой человек. – Правда.
– А можете узнать?
– Ответ будет неточным.
– Насколько?
– Помните, Господь обещал Аврааму смерть в почтенном возрасте, в полном спокойствии и удовлетворении?
– Что-то такое…
– У Авраама был внук Эйсав, который рос отличным мальчиком, но должен был измениться к шестнадцати годам и стать бандитом. И тогда Господь сократил жизнь праведника на пять лет.
– Непонятно…
– Но ведь Он обещал Аврааму смерть в спокойствии и удовлетворении. А какое здесь спокойствие, ежели твой внук бандит и грабитель? Кстати, это единственный случай, когда за будущие грехи потомков родителю сократили жизнь.
– У меня нет внуков, – сообщил экс-чемпион.
– Я смогу лишь сказать, не умрете ли вы скоро и внезапно, если интересно.
Эстин напрягся, мастиф учуял запах хозяйского страха и зарычал.
– Фу, Фишер! Фу!!! – и всем телом подался вперед.
– Не волнуйтесь, внезапно вы не умрете, и ваша жизнь не будет короткой.
Эстин расслабился и на мгновение подумал, что этот парень просто шарлатан, а потому поинтересовался, какую зарплату тот хотел бы получать, ожидая услышать серьезное число.
– Мне денег не надо. Мне за квартиру бы с вами расплатиться…
– Совсем бесплатно хотите работать?
– Только я бы хотел вернуться к матери. Вы будете через Митю передавать мне вопросы в конверте, а я – писать на них ответы. Хорошо?
Эстин думал, глядя прямо в глаза Иосифу, словно пытаясь найти в них свидетельства простого развода, как лоха, но в глазах собеседника лишь черный океан вечности безмолвствовал.
– Не знаю…
– Японцы прогнутся до полутора миллионов. За один не соглашайтесь.
– Откуда вы об этом вообще знаете? – вскинулся всем телом Эстин. – Это конфиденциально!!!
– Разве вы не этого от меня хотели? Вот и проверите заодно, шарлатан ли я.
– Когда подпишут контракт?
– Ваша игра с компьютером Deep Fritz состоится в ноябре. Через три недели от сего дня вы с ними договоритесь на полтора миллиона долларов.
Последняя информация от Иосифа была конкретной и настолько конфиденциальной, что даже помощник Эстина Шварц ничего не знал. Шахматист сжал челюсти в предчувствии некоей эйфории. Но он не собирался улыбаться информатору, чтобы не казаться слишком доверчивым.
– Почему вы не хотите жить здесь? Все удобства, все бесплатно… Там, за лесом, спортивная база для гимнасток, художественных. Приключения…
– Если можно, я к матери.
– Вы гей?
– Странно, и Митя меня о том же спрашивал. Нет, я не гей. Я просто хочу жить с мамой, она нуждается в моей помощи.
– Согласен. – Эстин встал, заставив подняться с пола Фишера, и протянул Иосифу руку. Исполинская собака громко гавкнула, скрепляя рукопожатие.
Молодой человек путешествовал в Москву на вертолете и радовался с высоты мелких облаков великой жизненной картине мира, созданной Творцом. Он пролетел над Истрой и разглядел ешиву, в которой занимался. Душа Иосифа трепетала и жаждала ежесекундного приобщения к божественным творениям. Они сели возле МКАДа, и оттуда «мерседес» доставил Иосифа к Пушкинской площади, рядом с которой он теперь жил.
Даша не могла на него наглядеться, то и дело обнимая и целуя выросшего сына. Даже когда он безмятежно спал, она смотрела на него и думала, что вот какая она, жизнь, может случиться – из страшного и безумного шума шаманского бубна переродиться во всеобъемлющую флейту счастья. Каждый человек, даже бурят и еврей, может быть счастливым. Ведь солнце для всех, оно даже негодяев греет…
На следующий день они съездили на кладбище и помянули отца Иосифа. Даша поплакала в память о приемном ребенке и муже, сожалея, что жизнь с ним так немилосердно поступила. Не как с ней. Ничего не дала ласкового, даже ума чуток пожалела…
– Сейчас папе хорошо, – сообщил Иосиф, улыбаясь матери нежно. – Тебе не стоит переживать, поверь, ему там гораздо лучше, чем здесь.
Вернувшись в город, они купили билеты в кинотеатр «Россия» и посмотрели иностранный фильм, наполненный сценами насилия и секса. С этой поры Иосиф больше никогда не посетит ни одного кинотеатра, музея и театра, понимая, что развлекаться таким способом недостойно, когда есть большие книги и большие мысли в голове. Он и не думал убеждать мать в неприемлемости этих учреждений культуры. Даше кино нравилось неким диковинным изображением жизни, которой на самом деле не существует. Все, что для матери хорошо, хорошо и ему. Когда мать попросила сына, назвав его «хиппи», постричься, он не перечил ей, а просто отыскал парикмахерскую на Петровском бульваре, в трех минутах ходьбы от дома, где его длинные, дивной красоты волосы подровнял старик с греческим профилем и всклокоченной бородой. Старик все время улыбался и старался заглянуть Иосифу в глаза.
А потом Иосиф увидел девочку лет десяти, темнокожую, но с ясными голубыми глазами, которая, хитро улыбаясь, стояла в дверях подсобки, согнув тонкую ножку в коленке, и душа его наполнилась точным знанием…
– Приходите к нам почаще! – пригласил парикмахер, чем чуть ли не до инфаркта напугал маникюршу, последние пятнадцать лет уверенную, что Антипатрос немой.
– Непременно.
