Октав Мирбо - Дневник горничной
Она закусила губы… Она хотела мне ответить… Тогда, осматривая презрительным взглядом ее шляпу, ее костюм, всю ее особу, я говорю кратко и пренебрежительно:
— Мне очень жаль… но место ваше мне не нравится… Я не беру таких мест…
И я выхожу… с торжествующим видом…
Однажды одна маленькая женщина, с накрашенными волосами, намазанными губами и щеками, надутая и наглая, как цесарка, спросила у меня после 36 вопросов:
— Приличного ли вы поведения? Принимаете ли вы у себя любовников?
— А барыня? — ответила я, не выказывая никакого удивления и очень спокойно.
Некоторые, менее разборчивые или более усталые, более робкие принимали скверные места. Тогда мы кричали им вслед: — Счастливого пути! И до скорого свиданья! Когда я оглядывала всех, сидящих на скамейках, с согнутыми спинами и расставленными ногами, в задумчивости или болтающими разные глупости… когда я слушала постоянные призывы хозяйки: «Мадемуазель Виктория!.. Мадемуазель Ирина!.. Мадемуазель Зельма!..» — мне казалось иногда, что мы находимся в публичном доме и что ждем там очереди… Это мне показалось забавным или грустным, сама не знаю, и я сделала однажды такое замечание вслух… Мое замечание вызвало общий взрыв смеха. Каждая из нас стала сейчас же рассказывать, что она знала интересного о такого рода учреждениях. Одна надутая толстушка, которая чистила апельсин, заявила:
— Конечно, это лучше… Там всегда праздник. А шампанского столько, милые барышни… и рубашки, вышитые серебряными звездочками… и без корсета!
Одна высокая, худая женщина с очень черными волосами и с усиками, казавшаяся по виду большой грязнухой, сказала:
— И потом… это должно быть менее утомительно… Потому что мне приходилось иногда в один и тот же день иметь дело с хозяином, с сыном хозяина… со швейцаром… с лакеем из первого этажа… с мясником… с мальчиком из мелочной лавки… с железнодорожным посыльным… с рабочим, который проводил газ… с тем, который проводил электричество… а потом еще и с другими… так знаете, на мою долю хватало…
О, какая грязь! — закричали со всех сторон.
Еще что! А вы, ангельские душеньки?! Ах! какое несчастье!.. — возразила высокая брюнетка, пожимая своими худыми плечами.
И она хлопнула себя по бедрам.
Я вспоминаю, что в этот день я думала о своей сестре Луизе, запертой, без сомнения, в одном из таких домов. Я представляла себе ее счастливую, может быть, жизнь, спокойную, по крайней мере обеспеченную, спасенную во всяком случае от нищеты и голода…
В эту минуту мне сильнее, чем когда-либо, опротивела моя грустная, мрачная молодость, мои постоянные скитания, мой вечный страх перед завтрашним днем! И я тоже подумала тогда:
«Да, может быть, там действительно лучше!..»
Наступал вечер… потом ночь… ночь, которая была немногим темнее, чем ушедший день… В коридоре зажигался газовый рожок… и аккуратно в пять часов мы замечали через стеклянную дверь немножко сгорбленный силуэт господина Луи, который проходил очень быстро и сейчас же исчезал… Это было сигналом к нашему уходу.
Часто нас ожидали у выхода, на тротуаре старые женщины — сводни из публичных домов. У них был вполне приличный вид и мягкие, слащавые манеры, как у добрых сестер. Они тихо шли за нами и в самом темном углу улицы, позади темной чащи Елисейских полей, вдали от наблюдательных взоров полиции подходили к нам:
— Идите лучше ко мне, вместо того чтобы влачить это жалкое существование, полное неприятностей и бедствий. Уменя вы найдете развлечение, роскошь, деньги… У меня вы найдете свободу…
Очарованные этими чудесными обещаниями, некоторые из моих милых товарок слушались этих торговок любовью… Я с грустью смотрела, как они уходили с ними. Где они теперь?..
Однажды вечером одной из этих дам, которую я уже один раз грубо от себя оттолкнула, удалось увлечь меня в кафе, где она угостила меня рюмкой шартрезу. Я еще до сих пор вижу ее седеющие волосы, ее строгий туалет буржуазки-вдовы, ее жирные, лоснящиеся руки, покрытые кольцами… С большой убедительностью и еще большим увлечением, чем в прежние разы, она мне рассказывала про то, как у нее хорошо. Я оставалась равнодушной ко всем ее хвастливым рассказам. Тогда она воскликнула:
— О, если бы вы только захотели, моя милая! Мне не надо вас рассматривать! Я вижу, как вы красивы — во всех отношениях!.. И это настоящее преступление с вашей стороны прятать такую красоту или растрачивать ее с обитателями тех домов, где вы служите! С такой красотой и игривым умом — я уверена, что вы умны, — вы скоро составили бы себе состояние! Накопили бы денежек, и в очень короткое время! Потому что, видите ли, у меня прекрасная клиентура… Старые господа… очень влиятельные… и очень, очень щедрые… Работа иногда тяжелая, я не говорю… Но зарабатываешь такую массу денег!.. Все, что есть лучшего в Париже, бывает у меня… знаменитые генералы… влиятельные чиновники… иностранные послы…
Она придвинулась ко мне и понизила голос:
— А если я вам скажу, что сам президент республики… Да, моя милая!.. Это вам даст представление о том, что такое мой дом… В мире нет ему равного… Рабино — это ничто в сравнении с моим домом… И вот вчера, в пять часов президент был
так доволен, что обещал мне академические пальмы для моего сына, который состоит заведующим одного духовного учебного заведения в Отейле. Итак…
Она долго смотрела на меня, стараясь проникнуть в мою душу, и все повторяла:
— Ах! если бы вы только хотели! Какой вы имели бы успех!
Потом она продолжала конфиденциальным тоном:
— Часто бывают также у меня, в большой тайне, конечно, дамы из самого высшего общества… иногда одни, иногда со своими мужьями или любовниками… Вы понимаете, у меня можно встретить все… и всех…
Я отговаривалась под разными предлогами: что я недостаточно знаю науку любв'и, что у меня нет ни богатого белья, ни туалетов, ни брильянтов… Старуха меня успокаивала:
Об этом вам не надо беспокоиться! — говорила она. — Потому что у меня самый главный туалет, вы понимаете, это — природная красота… красивая пара чулок — вот и весь туалет…
Да, да, я знаю… но все-таки…
— Я вас уверяю, что вам нечего беспокоиться… — настаивала она ласково. — Так, например, у меня есть некоторые очень знатные клиенты, главным образом посланники, у которых есть фантазии… Черт возьми! в их возрасте и при их богатстве, отчего же нет? Они больше всего любят и всегда просят у меня горничных, субреток… черное, плотно обхватывающее, гладкое платье, белый передник, маленький чепчик из белого
тонкого полотна — это их вкус… Ну, конечно, при этом богатое нижнее белье… самое лучшее, что только есть в Париже и какого даже субретки из Французского театра никогда не имели… за это я вам ручаюсь…
