Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Маркиза де Ганж, или Несчастная судьба добродетели
Когда г-жа де Шатоблан решила, что спокойствие и мир восстановлены окончательно, она
вместе с Альфонсом вернулась в Авиньон, куда их обоих призывали важные дела. Оставшись одна с Теодором и шевалье, Эфразия поначалу не заметила никаких перемен в поведении обоих братьев. Никто из них не позволял себе ни неприятных напоминаний, ни упреков, ни намеков и шуточек по поводу случившихся событий; речи братьев и поступки их отличались приличием и деликатностью. Маркиза пребывала на вершине блаженства; казалось, она обрела вторую молодость, и все, кто знал ее, говорили, что она стала в тысячу раз краше, чем была прежде. Можно было подумать, что природа решила заново одарить ее, дабы она начала новую жизнь. На самом же деле это были последние ее дары, те, коими она наделяет нас лишь для того, чтобы, возвращаясь в ее лоно, откуда мы все когда-то вышли, мы в достойном виде предстали перед Верховным Владыкой, в чье царство она скоро отведет нас.
Однажды, когда вокруг царила расслабляющая безмятежность, шевалье напомнил невестке о завещании, составленном в Авиньоне, — и предложил ей изменить его. Раз муж вернул ей свое расположение, у нее нет больше оснований подозревать его в злом умысле, а оставляя завещание без изменений, она, напротив, свидетельствует, что питает к мужу вовсе не те чувства, о которых твердит постоянно, и таким образом дает основание обвинить ее во лжи. Предательская логика коварных софизмов шевалье сделала свое дело: не имея поддержки матушки, маркиза вынуждена была подчиниться, и, не уничтожая ни прежнего завещания, ни заявления, она составила новое завещание — в пользу мужа.
Получив вожделенный документ, шевалье решил, что достиг желанной цели, и, ослепленный неожиданным успехом, напрочь забыл о первом завещании, без отмены которого, равно как и без отмены заявления, сделанного перед лицом знатных семейств и нотаблей Авиньона, полученная им бумага превращалась в ничто. Скорее всего подобное ослепление явилось следствием усталости от постоянных преступных заговоров, с которыми шевалье с некоторых пор очень хотелось покончить: он давно уже мечтал спокойно зажить в свое удовольствие.
Да не заподозрит никто г-жу де Ганж во лжи — душа ее слишком чиста, чтобы запятнать себя пороком даже ради собственного спасения. Любящая мать, она была готова выполнить свой долг не только по отношению к мужу, но и к сыну. Написав бумагу, которую просил у нее шевалье, Эфра-зия обеспечивала себе спокойствие, не подвергая риску достояние сына, ибо заявление, сделанное ею в Авиньоне, аннулировало все распоряжения, сделанные ею после данного заявления. Отказавшись же написать новое завещание, она рисковала навлечь на свою голову очередные неприятности, а так как она еще не позабыла прежние неурядицы, она, поразмыслив, решила, что такой ценой она вполне может купить себе постоянное спокойствие, нисколько не тревожащее ее совесть. Ведь если, сделав первый шаг, шевалье забыл о втором, то ее вины тут нет никакой: шевалье торопился почить на лаврах, она же просто позаботилась о сохранении собственного спокойствия.
Почему мы пытаемся оправдать эту самую несчастную на свете женщину, хотя, в сущности, оправдываться ей не в чем? Да потому, что мы
не хотим запятнать ее образ ни единым подозрением, даже когда речь идет о лжи во спасение.
И мы правы, что сделали это заранее, ибо столь испорченный человек, как аббат де Ганж, вернувшись из поездки и узнав о втором завещании, немедленно обвинил маркизу в лицемерии.
— А ты, братец мой, дурак, — заявил он брату, — и лучшее, куда ты можешь употребить полученную тобой бумагу, — это бросить ее в огонь. Эфразия посмеялась над нами. Ты должен был потребовать у нее отказаться от публичного заявления, сделанного в Авиньоне, и потребовать любыми способами, а ты удовлетворился составлением никому не нужной бумажки. А теперь она может предъявить эту бумагу властям и заявить, что ты силой заставил ее переделать завещание. Она и мать ее сумели выковать грозное оружие против нас, и нам остается либо победить, либо проиграть, а это значит, что либо она, либо мы должны погибнуть. Но я, как ты понимаешь, предпочитаю, чтобы погибла она. Пойми, Эфразия ухитрилась дважды навредить нам: во-первых, она сделала это чертово заявление в присутствии знати и нотаблей и тем самым связала нам руки, ибо что бы мы после такого заявления ни сделали, мы непременно прослывем расточителями, клеветниками и мошенниками... а во-вторых, она гнусно обманула тебя, обвела вокруг пальца, что лишний раз свидетельствует о низости этой коварной женщины. Следовательно, иного пути нет: либо она добровольно опровергает заявление, сделанное в Авиньоне, либо погибает, и мы спокойно живем до конца дней своих. Ибо как только она закроет глаза навеки, мы примемся оспаривать завещание, составленное в пользу
г-жи де Шатоблан и в ущерб нашему брату, ведь нам необходимо, чтобы именно он стал опекуном собственного сына. Нельзя допустить, чтобы суд решил по-иному... Что нужно для этого сделать? Прервав насильственным способом дни негодной маркизы, мы скажем всем, что это было самоубийство, докажем, что она была безумна, а следовательно, не имела права составлять завещание. Мы разоблачим ее поведение, предъявим письмо Вильфранша, письмо, написанное в подземелье у Дешана, расскажем о ее посещении берлоги Дешана, покажем судьям протокол комиссара полиции Марселя... Уверен, у нас больше чем достаточно письменных доказательств, чтобы ее признали безумной. А когда мы добьемся признания ее сумасшедшей, любые юридические документы, составленные на основании ее волеизъявления, становятся недействительными. Сам посуди: о каком разуме может идти речь, когда женщина, принадлежащая к знатнейшему семейству края, посещает злачные места, коих у нас в провинции немало, позволяет неизвестным лицам похитить себя с бала, назначает любовникам тайные свидания, разъезжает с ними в каретах по всему краю и, в довершение всех безумств, возвращается к себе в замок, чтобы добровольно свести счеты с жизнью? Э, нет, нет, друг мой, больше никаких поблажек! Мы обязаны заставить ее подписать документ, согласно которому ее публичное заявление в Авиньоне будет считаться недействительным. Если она его подпишет, пусть живет, но если откажется, мы обязаны как можно скорее прервать нить ее жизни.
На следующее утро маркизе приносят новый документ. Она отказывается подписать его,
утверждая, что подписала все, что требовал от нее шевалье, и более она ничего подписывать не станет, ибо это противно и долгу ее, и чести. Выслушав ее доводы, оба брата молча удалились. Молчание это обеспокоило маркизу; она сделалась задумчива и тревожна. Всю следующую неделю чудовища коварной лестью пытались вновь и вновь убедить ее подписать... Но все их старания были напрасны.
