Слабое место (ЛП) - Штайнер Канди

Зик швырнул шлем в шкафчик с большей силой, чем было необходимо, и его звон эхом отразился от стен комнаты. Райли пыталась успокоить его, но то, как она покачала головой и опустила ее на плечи, сказало мне, что она была так же расстроена. Кайл молча сидел на скамейке перед своим шкафчиком, телефона не было видно, он не хвастался в социальных сетях и не танцевал на празднике. И даже челюсть Холдена была сжата, когда он стоял посреди раздевалки и думал, что сказать, чтобы сплотить нас.

Это было жестокое избиение, плохая игра всех наших частей против команды, которую мы должны были легко победить.

Моя команда была в ярости. Они были разочарованы.

Я, с другой стороны, был просто чертовски ошеломлен.

Это должно было быть чем-то, к чему я привык, — пустота в моей груди. После моего разрыва с Малией я думал, что испытал худшую эмоциональную боль в своей жизни, думал, что пережил худшее горе, которое я когда-либо испытывал.

Сейчас мне хотелось рассмеяться над этим, но я не мог изобразить ничего, что хотя бы отдаленно напоминало радость, каким бы саркастичным это ни было.

Это была не просто боль. Это было не просто разбитое сердце. Это было не просто скучать по кому-то и безжалостно напоминать о нем, куда бы вы ни посмотрели, воспоминаниями, которые будут преследовать вас, казалось, целую вечность, хотя все эти вещи присутствовали.

Это была та пытка, которую могли понять только те, кто сознательно отправил кого-то, кто был им дорог, в ад.

Это было чувство вины, неудача и признание того, что я был злодеем. На моих руках была чужая кровь. Это был крик о том, что я должен был это сделать, что другого выхода не было, слабый, когда он слетел с моих губ.

Моя мама была самой счастливой, какой когда-либо была, не только с тех пор, как Брэндон расстался, но и с тех пор, как рассталась с папой. Кори поместил ее в пятизвездочный реабилитационный центр в Северной Калифорнии, где часто бывали богатые и знаменитые, и она была в восторге не только от возможности столкнуться с одним из них, но и от того, что действительно изменилась.

— Я собираюсь стать лучшей женщиной, — сказала она мне по телефону прошлой ночью, хотя я был слишком расстроен, чтобы действительно слушать. — Лучшей мамой для тебя.

Она собирала вещи, готовясь к завтрашнему отъезду, чек на погашение кредита, который я взял, и еще кое-что, уже отправленное по почте и направлявшееся ко мне.

И даже несмотря на то, что это были мои деньги, даже несмотря на то, что это я одолжил их ей и поэтому заслужил, чтобы они вернулись ко мне — это было похоже на грязные деньги, как будто на них тоже была кровь.

Ты поступаешь правильно, сынок.

Это были слова, которые Кори сказал по телефону вчера утром, когда я согласился на его сделку после того, как не спал, не ел и не делал ничего, кроме как пялился в стену своей спальни. Я почти мог представить, как он с гордостью хлопает меня по плечу.

И я надеялся, что он был прав. Я надеялся, что так будет лучше для моей мамы, что я наконец смогу дать ей хотя бы каплю всего того, что она дала мне за всю мою жизнь. Она стольким пожертвовала ради меня — своей молодостью, своим телом, своим временем и энергией. Я никогда не видел, чтобы она покупала что-то для себя, за все годы, что она меня растила, потому что каждый доллар, который у нее был, шел либо на счета, либо на меня — в основном, чтобы я мог играть в футбол.

И поэтому я готов пожертвовать собой ради нее. Снова и снова, сколько бы времени это ни заняло.

Но от этого боль не становилась меньше.

Малия засветилась, как фейерверк, Когда я сказал ей, что хочу попробовать еще раз, и она призналась мне, как душераздирающе было наблюдать за мной с Джианой. Я сказал ей, что все это было просто уловкой, чтобы вернуть ее, и она удовлетворенно улыбнулась, зная, что выиграла.

Это была ужасная, отвратительная ложь, которую я не мог скрепить ничем, кроме объятий, что, как я был удивлен, не вызвало у Малии подозрений. Я сказал ей, что хочу не торопиться.

Правда заключалась в том, что я не мог представить, что когда-нибудь снова поцелую кого-то, кто не был Джианой.

Итак, мама была счастлива, и Малия, и Кори тоже.

Но я был несчастен.

И Джиана тоже.

Этого было достаточно, чтобы я задался вопросом, в конце концов, принял ли я правильное решение.

Когда я закрыл глаза, чтобы попытаться заснуть прошлой ночью, кошмарные видения Джиан ы, бьющей меня в грудь, не давала мне уснуть. Я слышал ее крики, видел слезы на ее щеках, когда она умоляла меня не разбивать ей сердце.

И она знала, даже без того, чтобы я сказал хоть слово, — она знала, что в тот момент это был не я.

Как она узнала, я никогда не пойму. Но даже когда я непоколебимо смотрел на нее и сказал ей, что между нами все кончено, она каким-то образом боролась со своей собственной болью, пытаясь разбудить меня, пытаясь заставить меня поставить себя на первое место.

Это было то, что раздражало меня больше всего, тот факт, что даже в мои худшие времена она каким-то образом видела сквозь все это мое истинное сердце.

Но чего она не понимала, так это того, что речь шла не о том, чтобы заступиться за себя перед Малией или даже моим отцом. Речь шла о заботе о единственном человеке, который заботился обо мне.

Сейчас было не время ставить себя на первое место.

И я надеялся, что однажды наступит время, когда я смогу рассказать ей все, заставить ее понять.

До тех пор я был предан своему несчастью.

— …следующая игра. Вот на чем мы должны сосредоточиться. Мы не выбыли из этой гонки — даже близко к этому. На данный момент нам почти гарантирована игра в боул”, - сказал Холден, когда я пришел в себя, осознав, что пропустил первую половину его речи. — Отмечайте свои ошибки, исправляйте их и возвращайтесь голодными за новым. У всех нас есть своя работа. Побеждайте как команда, проигрывайте как команда, — сказал он, сделав паузу. — И сражайтесь как команда.

Тренер Сандерс наблюдал за разворачивающейся речью в углу раздевалки, скрестив руки на груди. Он явно тоже был недоволен тем, как сложилась игра, но позволил своему капитану взять все под свой контроль.

По всей раздевалке игроки кивали головами, на их бровях была написана жесткая решимость, когда они собрались вокруг того места, где Холден протянул руку. Они прикрыли его своими, и глаза Холдена встретились с моими, что стало сигналом для меня взять инициативу в свои руки и выкрикнуть одно из наших командных песнопений.

Но во мне этого не было.

Я шмыгнул носом, глядя на свою руку, лежащую на вершине стопки.

— Бой на счет три, — сказал Холден. — Раз, два..

— Сражайся!

Ответ команды эхом разнесся вокруг нас всего на мгновение, прежде чем

тихий шепот разговоров и сборов заполнил пространство, некоторые направились в тренировочные залы или душевые, в то время как другие решили просто пойти домой.

Холден оказался рядом со мной прежде, чем я успел хотя бы развязать бутсы.

— Давай прогуляемся, — сказал он и, не дожидаясь моего подтверждения, неторопливо вышел из раздевалки.

Я неохотно последовал за ним, и поскольку поле все еще было заполнено болельщиками, игроками из другой команды и цирком СМИ, он повел меня в тренажерный зал.

— Садись, — сказал он, указывая на скамейку. Когда я это сделал, он опустил руки на бедра, на мгновение уставившись в землю, прежде чем посмотреть на меня. — Что случилось?

— Я не..

— Меня не волнует, если ты не хочешь говорить об этом. Ты часть этой команды, и ты — главная причина, по которой мы сегодня получили двойку. Ты был дерьмовым в освещении, и отдавал нам в лучшем случае двадцать процентов от всего себя.

Мне было стыдно за то, насколько точна была эта оценка.

— Итак, как капитан, моя работа — выяснить, что происходит, хочешь ты этого или нет. Ты можешь либо сказать мне сейчас, либо я превращу твою жизнь в сущий ад каждую тренировку, пока ты этого не сделаешь.