Маркиз де Сад - Жюльетта. Том II
Проскрипции Мариуса и Суллы — шедевры жестокости; Сулла, истребивший добрую половину Рима, умер спокойной смертью в своем доме в окружении преданных людей. Попробуйте теперь сказать, что Бог все видит и наказывает злодеев!
Нерон приказал предать смерти десять или двенадцать тысяч душ на арене цирка за то, что кто-то из горожан — так и не узнали, кто именно — оскорбил одного из его возничих. Именно во время его царствования обрушился амфитеатр в Пранесте, что вызвало гибель еще двадцати тысяч человек; нет никаких сомнений в том, что сам император устроил эту дьявольскую шутку.
Коммод жестоко расправлялся с римлянами, которые интересовались историей жизни Калигулы; он бросал их на съедение хищным зверям. Во время своих ночных прогулок он забавлялся тем, что убивал прохожих или же приказывал схватить десятка два несчастных, затем, вооружившись жезлом или дубинкой, убивал их ради развлечения.
Восемьдесят тысяч римских пленников, которых истребил Митридат, Сицилийская Вечерня[59], кровавая Варфоломеевская ночь, не менее кровавые крестовые походы, восемнадцать тысяч обезглавленных герцогом Альба ради утверждения в Нидерландах религии, которая осуждает кровопролитие, — и сколько еще можно привести примеров, доказывающих, что преступлениями всегда движут страсти.
Константин, этот суровый римский император, так любимый христианами, казнил своего зятя, племянников, свою жену и своего сына.
Туземцы Флориды разрывают своих пленников на куски и к этой пытке иногда добавляют другую, очень изощренную, заключающуюся в том, что в задний проход жертвы вонзают стрелу, которая выходит из плеча.
Никто не сравнится в жестокости с индейцами: все племя должно участвовать в жестоких развлечениях и забивать осужденных до смерти, при этом всех заставляют петь. Еще одна утонченная жестокость — лишать людей права оплакивать своих близких.
Так же жестоко дикари поступают с пленниками: у них вырывают ногти и груди, ломают пальцы, сдирают кожу, протыкают гениталии, причем этими пытками, как правило, занимаются женщины, и они делают все возможное, чтобы превратить последние минуты несчастных в ужасные страдания, и наслаждаются этим.
Да разве любой ребенок не являет собой пример жестокости, которая порой удивляет взрослых? Его поведение показывает, что жестокость — естественное свойство; посмотрите, как он истязает птенцов и еще радостно смеется, видя конвульсии бедной птички.
Аборигены Маори — не единственные, кто поедает своих врагов; другие дикари кормят ими собак. Некоторые вымещают злобу на беременных женщинах, распарывают им животы, вытаскивают оттуда младенцев и вышибают им мозги о материнскую голову.
Герулы — одно из древнегерманских племен — приносили в жертву всех пленников, захваченных в бою; скифы довольствовались тем, что убивали каждого десятого. А как давно перестали французы истреблять своих пленных? После битвы при Ажинкуре — которая стала черным днем для Франции — Эдуард истребил всех пленников поголовно.
Когда Чингисхан захватил Китай, он приказал уничтожить на своих глазах два миллиона детей.
Почитайте жизнеописания двенадцати Цезарей у Светония, и вы узнаете о тысячах жестокостей такого рода.
В Малабаре настолько сильно презирают касту Пули, что могут безнаказанно убить первого встреченного представителя этой касты. Если малабарец желает поупражняться в стрельбе из лука, он выбирает мишенью любого пулийца независимо от пола и возраста.
Русские, датские и польские дворяне имели право убивать своих крепостных при условии, что оставят на мертвом теле монету: вот истинная цена человеческой жизни, жизни любого человека; кроме того, деньги хоть как-то возмещают ущерб, между тем как кровавая месть ничего не дает, и закон «lex talionis»[60] — отвратительный закон, ибо убийца иногда имеет причину для своего преступления, а недалекие служители Фемиды не имеют никакого мотива для жестокого наказания. Пусть они ответят на такой вопрос:
— Какое преступление вы усматриваете в убийстве? В том, что кого-то лишили жизни? Только и всего? Да, я отнял жизнь у человека, но что если он сам совершил множество преступлений, и, убив его, я выполнил волю закона, а если я и совершил неправедное дело, то разве не то же самое делает закон? Так что выбирайте: либо невиновен тот, кто убивает преступника, либо безнравственен закон, убивающий того же преступника.
В самых разных странах и во все века истребляли рабов на могилах хозяев. Неужели, на ваш взгляд, эти народы видели нечто преступное в убийстве?
Кто подсчитает число индейцев, которых уничтожили испанцы в эпоху завоевания Нового Света? Только перетаскивая грузы завоевателей, за один год погибли двести тысяч.
Октавиан истребил триста человек невинных в Перудже по случаю празднования годовщины смерти Цезаря.
Один калькуттский пират захватил португальскую бригантину; он взял ее на абордаж, когда вся команда спала, и всем перерезал горло за то, что они осмелились вздремнуть, как он пошутил, во время налета.
Фаларис[61] обыкновенно заточал людей в бронзового быка, устроенного таким образом, что вопли узников усиливались многократно. Весьма своеобразная пытка, и каким воображением должен был обладать тиран, который придумал ее!
Франки могли свободно распоряжаться жизнью своих жен.
Король Авы[62] как-то раз узнал, что кучка его подданных отказалась платить налоги; он приказал арестовать несколько тысяч и сжечь их на огромном костре, поэтому в государстве сталь просвещенного монарха никогда не было никаких революций.
Властителю Романьи доложили, что город Падуя восстал против него, тогда он заковал в цепи одиннадцать тысяч строптивых горожан и на общественной площади предал их самой мучительной смерти.
Одна из многих жен короля Ахема3 вскрикнула во сне и разбудила остальных; в гареме началась суматоха, монарх захотел узнать причину шума, но никто не мог дать удовлетворительного ответа, тогда он велел пытать все три тысячи женщин; он подверг их мучительным испытаниям и снова не получил ответа; после этого им отрубили обе руки и обе ноги и бросили тела в пруд. Подобная жестокость, несомненно, высекает яркие искры похоти в душе тех, кто этим занимается[63].
Одним словом, убийство есть страсть, такая же страсть, как карточная игра, вино, мальчики и женщины, и когда она превращается в привычку, обойтись без нее уже невозможно[64].
Ничто не возбуждает нас так, как она, ничто не сулит столько наслаждений, и никогда она не надоедает; препятствия только придают ей дополнительный аромат, а вкус к ней доходит до фанатизма. Вы хорошо знаете, Жюльетта, каким чудесным образом жестокость сочетается с распутством и какой терпкий привкус она придает ему. Она оказывает мощное воздействие на разум и на тело одновременно, она воспламеняет все чувства, возносит душу в небеса. Она производит смятение в нервной системе, более сильное, нежели любой другой сладострастный предмет, мы наслаждаемся ею неистово и безгранично, и наслаждение это переходит в экстаз. Мысль о ней щекочет наше воображение, ее свершение электризует нас, воспоминание о ней вдохновляет, и мы постоянно испытываем огромное, всепоглощающее желание повторить ее. Чем больше мы знаем будущую жертву, тем больший интерес она в нас вызывает, чем ближе она нам, чем священнее узы, соединяющие нас, тем сильнее наше искушение уничтожить ее. Здесь появляется утонченность, как это случается со всеми удовольствиями; если здесь присутствует личный момент, исчезают все границы, жестокость возводится в самую высокую степень, ибо чувство, вызываемое ею, возрастает по мере того, как пытка становится более изощренной, и с этого момента все, что вы ни творите, меркнет по сравнению с тем, что рождает ваше воображение. Теперь предсмертная агония должна быть медленной, долгой и ужасной, чтобы вся душа была потрясена ею, и мы хотим, чтобы жертва имела тысячу жизней, чтобы мы испытали тысячекратное удовольствие, убивая ее.
