Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна
Для Вовки было бы проще быть таким, как отец. Тогда, может, смерть сына не оставила бы глубокий шрам, убийство Даши не превратилось в личный кошмар, а в сердцах брошенная фраза не стала бы поводом ненавидеть меня за преступления моего отца. А самое главное, он бы не запутался и не жил в аду, создавая его вокруг окружающих.
— Ты будешь кофе? — Я выхожу в коридор, где Машка старательно шнурует ботинок, а Вова терпеливо, с выражением пойманного дзена на лице, ее ждет.
— Нет. Я хочу успеть после обеда на работу, а эту звезду отправить с Женей в студию, делать новогодние подарки. Она всю неделю канючила.
— Я могла бы поехать с ней.
— Тебе нельзя, можно только тому, кому подарок не положен.
Он смотрит на Машку, но та погружена в сборы. Никольский подходит ко мне, заправляет за ухо выбившуюся из-под заколки прядь и говорит:
— Я хочу заехать к тебе вечером. Без Машки.
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— Почему?
— Ты знаешь, почему.
А я не уверена, что знаю. Потому что больше не люблю? Потому что боюсь? Потому что не хочу? Найти бы хоть один ответ, и дышать сразу станет легче.
— Ты ведь не станешь делать глупости и отказываться от работы только потому что ее подкинул я?
— Не стану. Она мне нравится.
Надо быть честной с собой: если я брошу обложки, придется вернуться в общепит или пойти в торговлю. Забыть о новом годе с Машкой, забыть о тихой и спокойной работе за компьютером дома. Да здравствуют стертые в кровь ноги, ноющая спина и отсутствие удовлетворения от работы! Так я хотя бы вижу результат своего труда и чувствую, что приношу хоть какую-то пользу. Люди скачивают книжки, слушают их в дороге, на прогулках, перед сном. Видят обложки и понятия не имеют, кто их делает, но все равно обращают внимание, рассматривают и, может, даже иногда радуются.
— Тогда до встречи тридцать первого?
Мы смотрим друг на друга. Он — спрашивает, а я пытаюсь ответить. Хотя пытаюсь скорее мысленно, потому что горло сжимает невидимая рука. Я очень, очень хочу быть частью счастливого мира, который выстроил Никольский вокруг себя и Машки. Сейчас за ними закроется дверь — и я останусь одна, наедине с работой, пикающей кофеваркой с хорошим кофе, купленным по велению свекра. Счастливый теплый мир, в котором тебе с утра варят манную кашу и осматривают шишку на голове, уйдет.
Только мне туда дороги уже нет. Невозможно забыть отчаяние, толкнувшее на похищение ребенка. Как в сердце Володи живет погибший мальчик Дима, так в моем — потерянная дочка Маша. И пусть разница в том, что сына бывшему никто не вернет, а Машку я отвоевала.
Счастливая семья — это не моя сказка.
— До встречи тридцать первого, — повторяю я.
Глава семнадцатая
Ксюша
В последний раз я ждала Нового Года с таким же нетерпением давно в детстве. Еще когда праздники были праздниками: семейными, уютными. Тогда папа не был богат, обличен властью, и мы просто праздновали. Ставили елку, мама готовила кучу салатов, папа привозил с работы коньяк, подаренный коллегами или партнерами. Мне доставалось детское шампанское, и я была счастлива.
Потом как-то незаметно пришел старший школьный возраст, а вместе с ним и достаток. Папа покупал мне путевки в разные страны, снимал нам с друзьями коттеджи и номера в хороших отелях с шикарными программами. Мой фотоальбом тех времен напоминает светскую хронику: роскошные платья, изысканные интерьеры. Красиво, дорого, весело, но вот уют и тихое счастье ушли.
Потом студенчество, и уж там я поняла, что либо праздную вместе со всеми и имею друзей, либо все празднуют за мой счет, но при этом снисходительно посмеиваются над богатенькой девочкой. Люди не любят чужого превосходства, особенно когда оно не заработано трудом, а получено от родителей. Я и так слишком отличалась от однокурсников, поэтому пресекла все отцовские попытки завоевать мой авторитет деньгами.
И не жалею: у меня появилась Верка.
А еще были праздники в статусе сначала девушки, а затем и жены Никольского. И один новый год во время развода, который я даже не хочу вспоминать. А первые несколько новых годов с Вовой были клевыми. И тот, что в Таиланде, и в Швейцарии с не очень дружным семейством Никольских (тогда Даня познакомился с какой-то молодежью, набухался в баре по поддельным документам и развлекался тем, что переставлял мелкие двухместные европейские машинки с улицы на улицу, а сам новый год встречал в отделении полиции). И даже когда мы застряли в аэропорту Праги в аккурат тридцать первого, в ночь, вместо шампанского пили кока-колу, закусывая сэндвичами, я была, пожалуй, даже счастлива.
А сейчас я собираюсь, чтобы встретить Новый Год с дочерью. В небольшой дорожной сумке красивое платье, книга, чтобы не скучать, когда дочь уснет, подарок для Машки — 3D ручка, и несколько комплектов домашней одежды для себя, чтобы не мотаться в квартиру и все три дня провести с Машей.
А на улице метет так, словно декабрь в последний день решил отыграться за все предыдущие. Видимость — метров десять, не больше. На такси у меня уходят почти час ожидания и кругленькая сумма. Мы едем мучительно медленно и когда наконец показывается знакомый шлагбаум поселка, я с облегчением выхожу на улицу. Можно позвонить в дом Никольского и попросить впустить такси на территорию, но мне хочется пройтись. За десять минут, что я иду против ветра к дому, вся шуба покрывается одеялом из снега.
Экономка уже ушла, из прислуги только дежурная охрана в отдельном домике. Смотрю на часы: Вова еще должен быть дома, а возможно и няня… то есть, нянь сейчас с Машкой. Я машу охране, и те открывают для меня дверь дома. Так приятно, наконец, ступить в тепло, где вкусно пахнет мандаринами и корицей. Наверное, экономка напекла имбирных пряников и сделала мандариновый пунш, Маша его обожает. Да и я бы сейчас не отказалась.
Убираю одежду в гардеробную и понимаю, что забыла обувь. У меня нет даже шлепок. Хотя полы в доме теплые, ходить без обуви я настолько не привыкла, что чувствую себя неуютно.
Огромная елка стоит в гостиной. Сейчас комната больше напоминает европейскую интерьерную студию: идеально выверенная по цветам и композиции, с камином, светящимися фигурками оленей, коробками с бантами на полу. Красиво и празднично, только немного грустно, потому что раньше эту елку наряжали мы с Машкой. Получалось не всегда гармонично, немного безумно, но как же мы веселились! А сейчас шарики висят стройными рядами, гирлянда сияет мягким теплым светом, елка производит впечатление не праздничного дерева, а арт-объекта.
Вова сидит на диване, с ноутбуком, в наушниках смотрит какую-то презентацию.
— Привет, — говорю я.
— Привет.
С кухни разносится громогласное «Как упоительны в России вечера-а-а». Удивленно смотрю на бывшего, и он поясняет:
— Это папа.
— А что он там делает?
Что вообще Никольский-старший делает в России на Новый год? Хотя у него теперь Настя… оставить ее и свалить праздновать было бы жестоко.
— Варит сгущенку.
— Что делает?
— Варит сгущенку. Выпросил большую кастрюлю, загрузил туда три банки сгущенки и ждет, когда она превратится в амброзию.
— Он что, разорился? И не может купить уже вареную?
На что Вова смеется и поясняет:
— Его Марьиванна снова послала. Он к ней подкатил с предложением встретить Новый год у моря, а она ему выкатила тираду, что он задолбал пытаться ее купить, что он жизни не знает, что ее мама в детстве сгущенку варила и по ложечке в выходные лакомиться разрешала, пока он страну разворовывал. Ну и в общем папа поклялся, что лично сварит сгущенку, снимет на видео и тогда Марьиванна согласится сделать из нее «муравейник» и сожрать с ним под елкой.
— А почему он делает это в твоем доме?
— Потому что в его экономка осталась с Настей и не разрешила издеваться над ее кастрюлями. Полагаю, она невысокого мнения о папиных кулинарных талантах.
