Преданная. Невеста (СИ) - Акулова Мария
Мы пересекаемся взглядами и в ее я читаю, что она ни черта не кокетничает. Ее мутит от меня. Подозреваю, от жизни тоже. И что мне с этим делать... Не знаю.
Поднимаю руки и отступаю. Внутри гадко. Сердце вылетает.
– Я ухожу. Только ты не вставай.
– Вон! – Она еще раз взмахивает рукой, указывая на дверь. Я разворачиваюсь на пятках и правда выхожу.
Дальше – на автопилоте. Поймать медсестру. Попросить срочно зайти. Дождаться под дверью, когда выйдет и скажет, что капельница на месте. Пациентка успокоилась. А дальше... Пытаться как-то жить.
Я спускаюсь по лестнице, чувствуя, что тело всё еще бьет мелкая дрожь. В голове – сумбур из мыслей, безнадеги и чувства вины. Мне понятно, за Лизу личный кризис я не проживу, но как помочь эффективно – тоже не понимаю. Может просто уйти? Может с концами? Думаю об этом и чувствую себя еще большей предательницей...
Смотрю на экран прожужжавшего телефона и не с первого разу складываю буквы в слова. Слава спрашивает: "Всё ок?", а я не знаю даже, как ему честно ответить, насколько не ок...
Толкаю двери, промямлил что-то невразумительное в ответ на пожелание хорошего дня от сотрудницы клиники на рецепции. Спускаясь с крыльца, смотрю под ноги, поэтому первым делом вижу заступившие мне дорогу носки начищенных до блеска мужских туфель. Дальше чувствую пальцы на коже.
Поднимаю голову.
– Привет, – Смолин выглядит уставшим, хмурым, всё так же сконцентрированным. Тоже ездит сюда каждый день. Я рада, если мы с ним не пересекаемся, но сегодня не повезло.
– Добрый день, – здороваюсь глухо. Он кивает в сторону. Я снова подмечаю для себя разницу. Из короля мира в растерянного отца.
– Уделишь мне пять минут?
Могу отказать, но киваю.
Мы отходим в сторону от крыльца на небольшой, скрытый от окружающих аккуратно офорленными кустами пятачок выложенный тротуарной плиткой. По периметру здесь стоят вполне приличные лавки, но садиться Смолин не торопится. И я тоже стою. Обнимаю себя руками. Тру плечи. На улице противно, холодно, влажно. Мне в пальто не очень комфортно, а мужчина и вовсе в пиджаке. Видимо, из машины.
– Как она? – Спрашивает, смотря в мое лицо так пристально, что я почти физически это чувствую. Он, уверена, хотел бы хороших новостей, но у меня пока всё по старому.
– Заговорила со мной. Послала нахуй. Сказала не приезжать больше.
Смолин кривится. Смотрит над моей головой туда, где находятся окна ее палаты. Вернувшись к моему лицу, обещает:
– Она отойдет. Заговорила – уже хорошо.
И вызывает у меня улыбку.
– Думаете? – Мой вопрос выражает закономерный скепсис. Вместо ответа – выдох. Он цедит сквозь зубы: "что ж такое, блять", а потом тянется к карману. Достает сигареты.
Открывает пачку и разворачивает ко мне. И я раньше – никогда, а сейчас холодные пальцы сами тянутся. Беру, сжимаю губами. Киваю в благодарность за то, что подкурил.
Смолин тоже затягивается своей и начинает двигаться. Туда-назад по периметру нашей маленькой переговорки.
Я смотрю на него и впервые в жизни полноценно курю. Не понимаю пока, когда наступит успокаивающий эффект. Затяжка. Задержка. Выдох. Слежу, как тлеет. Сбиваю пепел на землю между плит.
Мужчина останавливается и все же садится на одну из скамеек. Упирает локти в разведенные широко колени. Я смотрю на него сверху, но превосходства не чувствую. В спину толкает никому не нужное сострадание.
– Я думаю, всё будет хорошо, – даю прогноз, который никто давать права не имеет. В ответ получаю специфическую благодарность: Руслан поднимает голову и улыбается кривовато. Смотрит внимательно. Слегка качает головой...
– Я чувствую огромную вину, Юля. Перед ней.
Не хочу это знать и слушать. Киваю и снова затягиваюсь. Не хочу иметь с ним ничего общего. Знаю себя: я склонна жалеть. Проникнуться к кому-то – две минуты. Я до сих пор помню, как он в ту первую ночь сидел на ступеньках больницы. Курил без остановки и смотрел в одну точку. Он здесь один. И она там одна. И я...
– Наверное, вам есть, за что. – Спасаюсь очевидно излишним цинизмом. Смолин в ответ усмехается.
– Ты вроде добрая, но сучье что-то есть...
Никак не реагирую. Смотрю на него и редко моргаю. Определенно есть. В частности, благодаря вам.
– Мы ругались. Я в эти дни много раз прокручивал наши слова: мои и ее. Я сказал, что если все вокруг имеют к ней претензии, то дело скорее всего все же в ней.
Я уверена, что мой взгляд ничего не выражает: ни осуждения, ни удивления. Но услышь я что-то такое от своего отца – мне было бы очень-очень-очень больно.
– И если она не хочет жить по моим правилам – она может попробовать сама. И по своим.
Смаргиваю.
– Она попробовала...
Когда ловлю новый взгляд, вижу, что весы снова склоняются в сторону суки над доброй. Он смотрит на меня долго и молча. Потом встает. Делает длинную затяжку и выбрасывает сигарету в урну. Забирает мою из холодных пальцев. Не брезгуя, тянет в рот. Я слежу. Выпускает дым в воздух, а дальше командует:
– Зажуй мятной жвачкой, если будешь ехать в суд.
– Я разберусь.
Хмыкает. Мы стоим слишком близко и давно пора отойти. О чем уже разговор?
– Спасибо тебе, Юля. Ты не обязана.
– Я и не для вас это делаю.
Усмехается.
– Показалось, что добрая. Ты завтра приедешь?
Киваю.
– Я буду еще пытаться, но уже не уверена. Может ей будет лучше, чтобы я перестала...
Согласен Смолин или нет – не понимаю. Он просто смотрит на меня и думает. Я сжимаю мобильный сильнее, чувствуя повторяющиеся импульсы вибрации. Уверена на 99%, что это моя любимая бойцовская собака. Но брать при отце Лизы не буду. Он тоже слышит и не требует.
За эти дни мы ни разу не обсуждали, как я оправдываю свои поездки перед Тарнавским. И я уверена, что вопросы у Смолина есть, но он их сдерживает.
– Когда всё закончится, я буду щедрым, Юля.
Закрываю глаза и не хочу открывать, чтобы снова увидеть его.
– До свидания.
Разворачиваюсь и выхожу на ведущую к воротам дорожку.
Еще по пути поднимаю трубку и успокаиваю Славу притворно-бодрым:
– Алло.
Хотя у самой в голове одна мысль: когда всё закончится, я хочу только чтобы Лиза не загремела сюда еще раз, потому что как бы там ни было, вас она любит.
Глава 41
Глава 41
Юля
Ты и так сделала больше, чем сделал бы любой другой человек, Юль. Ты можешь порвать все жилы, но если она не хочет – ты не заставишь.
Эти слова моего судьи особенно отчетливо звенят в ушах, когда я нахожусь в тишине больничной палаты.
Да, я приехала снова.
Лиза спит. Из коридора доносится писк какого-то аппарата. Насколько я поняла, по медицинским показателям ее уже должны были бы отпустить домой, но отец оплатил палату, чтобы дочь побыла тут подольше. Ему спокойней, когда она находится под присмотром.
И мне, если честно, тоже.
Я могла бы прислушаться к Славе и больше не приезжать. Рассказывая ему о том, как принесла Лизе очередной букет, не сдержалась – расплакалась. Происходящее делает мне больно. Перспективы – еще больней. Я в какой-то степени даже ненавижу свою упертую натуру, но приходит новый день – и я снова еду к ней.
Выбрасываю все цветы, которые, как оказалось, не доставляют Лизе никакого удовольствия. Не трогают. Не помогают.
Убираю опавшие лепестки и листики с опустевшего столика. Закончив, задерживаюсь у окна. Смотрю вниз, не зная, что делать дальше.
И речь не только о сегодняшнем приезде. А в принципе.
Чинить нашу дружбу сейчас бессмысленно. И это, пожалуй, ужасно. Меня снова догоняет ситуация, из которой нет беспроигрышного выхода. Но пугает меня не личный проигрыш, а последствия для людей, которых я всем сердцем люблю.
Оглянувшись, смотрю уже на Лизу. Она выглядит совсем беззащитной. Я хотела бы, чтобы и ей, и мне жить было просто легко. Я убедила себя, что вырвать ее из сердца не составит труда и будет правильным. Я даже заполнила зияющую дыру переизбытком чувств к Славе. Но... Это же так не работает. Ее уголок в моей душе всегда останется только ее уголком. Даже когда я стану для нее самой ужасной в мире предательницей. Хуже, чем сейчас.
