Высокий, царственный и сварливый (ЛП) - Монро Найла
В тишине. В чёртовой неловкой тишине последние пять минут.
Это была худшая пытка — ждать, пока Карим что — нибудь скажет, в то время как я смотрела на свои колени и играла с пальцами. Я изо всех сил пыталась контролировать нервное подергивание ногой, когда тревога пронзила меня, разрывая внутренности на части с жестокой силой. От этого у меня сводило живот.
— Мне очень жаль.
В комнате стало тише, чем в самой смерти. Весь жужжащий фоновый шум, мягкий шелест нашей одежды, каждый вздох просто прекратились. А потом не было ничего, кроме звука моего сердцебиения в ушах — единственный звук, который доказывал, что я всё ещё жива и то, что я слышала, было действительно реальным.
Карим извинялся. Передо мной?
Я оцепенело повернула голову в сторону моего старшего брата, готовясь поймать его взгляд. Но обнаружила, что он хмуро разглядывает пространство между своими слегка раздвинутыми ногами, его предплечья свободно лежат на бедрах. Вся его поза выглядела усталой и неуверенной. Карим тяжело вздохнул, затем провел рукой по лицу. — Этого даже недостаточно. Но я не знаю, что ещё сказать. Я многое разрушил и испортил.
Диванчик, казалось, закачался подо мной, и я изо всех сил вцепилась в край подушки сиденья. Правильно ли я его расслышала? Это происходило на самом деле? Мрачное выражение исказило его лицо.
— Ты…ты действительно веришь, что я ненавижу тебя настолько, чтобы причинить тебе вред?
Я опустила голову, не в силах смотреть на него, и поморщилась, не в силах ответить ему.
Мне было неприятно, что он вспомнил, что я это сказала. Это было беспокойство, которое исходило из одинокого, обиженного места в моём сознании, о котором я никогда не хотела, чтобы кто — нибудь знал. Это была тёмная сторона моих мыслей, которая била меня сильнее, чем сами слова и действия Карима. И я ненавидела ту власть, которую они имели надо мной, когда мои эмоции были так сильно взвинчены. Но они были там, и иногда они были такими громкими и разрушительными, как бы я ни старалась заставить их замолчать.
Я думала, что Карим ненавидит меня настолько, что причинит мне боль. Я не была уверена, что больше так не думаю.
— Эсмеральда, — прохрипел он, и в моём носу защипало от чувства вины и печали. — Я бы ни за что, — его голос дрогнул. — Я бы никогда…не смог этого сделать.
— Но ты это делаешь. Ты ненавидишь меня, Карим, — прошептала я себе на колени хриплым и слезящимся голосом. Он не ответил. Но это был более правдивый ответ, чем могли бы дать мне любые слова.
Жжение в моих глазах стало влажным и горячим, когда боль заполнила трещины в моём сердце. Я зажмурилась, пытаясь удержать всё это в себе, но никакое напряжение не остановило дрожь в моём теле.
— Я не испытываю к тебе ненависти, Эсмеральда.
По какой — то причине его искренний шепот только сильнее сжал мою грудь. Влага собралась в моих глазах.
— Я не ненавижу тебя, — повторил он. — Но я не виню тебя за то, что ты так думаешь, — он помолчал. — Я был ужасен по отношению к тебе. Хуже, чем мог быть. И ты была права. Я оттолкнул тебя и причинил тебе боль, когда должен был быть рядом. Ты была ребенком и нуждалась в ком — то, но я…
Карим вздохнул так тяжело, так мучительно, что мои влажные ресницы затрепетали.
— Я был так зол, — он опустил голову. — В ту ночь, когда я нашел письмо отца для тебя на дне маминого ящика. То, что я прочитал, что он сделал, когда мама была больна, меня так потрясло. Я чувствовал себя…преданным им. Как будто человек, которого я уважал и знал, оказался всего лишь мошенником, и я…я не мог поверить, что мама позволила ему выйти сухим из воды. Я не мог поверить, что она покрывала его, и был в ярости.
От сожаления его глаза остекленели.
— Я не мог трезво мыслить, когда шел к ней, и когда я увидел, как она смеётся с тобой в гостиной, это вывело меня из себя. Я не остановился. Я не думал. Я не подумал о тебе, — он слабо покачал головой. — Но тебе никогда не следовало узнавать об этом подобным образом, и я всегда буду сожалеть о том, как я справился с ситуацией, Эсмеральда.
Это воспоминание вызвало новую волну слёз на моих глазах, затуманивая зрение. Пока они одна за другой медленно и обжигающе не потекли по моим щекам и не закапали с края моей дрожащей челюсти. И я позволила им упасть. Для маленькой девочки, у которой с огромной силой вырвали ковер из — под ног, увлекая её в бесконечную тёмную дыру.
Той, которая сидела в обнимку со своей матерью на диване, хихикая над старым воспоминанием, когда Карим ворвался в комнату. Для девочки, которая была напугана яростью, омрачившей лицо её старшего брата, когда он впился в неё взглядом — чего она никогда раньше от него не видела. Той, кто почувствовала себя сбитой с толку, когда брат размахивал бумагой в руке, требуя, чтобы их мать рассказала ему, что это было, прежде чем задать вопросы, от которых у девочки застыла кровь в жилах.
Разве Эсмеральда не твоя дочь? Отец изменял тебе, когда ты была больна?
Мне было десять. Я была ребенком. Но я не была глупой. Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что он имел в виду, даже если не совсем понимала, о чём он говорит.
Моя жизнь была ложью. Моя мать не была моей настоящей матерью. Я не была настоящей принцессой. Я была всего лишь нежеланным внебрачным ребенком. Рожденной в результате предательства.
— И хуже всего то, что я вымещал это на тебе, как будто это была твоя вина, — прохрипел Карим, вытаскивая меня из моих мыслей обратно в комнату. — Я кричал на тебя, как будто ты имела хоть малейшее представление о том, что произошло, и обращался с тобой так, как будто ты имела какое — то отношение к действиям отца.
Всхлип сорвался с моих сжатых губ, когда он протянул руку и провел тыльной стороной пальцев по моей щеке, вытирая поток слёз.
— Это не так. Ты никогда не была виновата, — то же самое он проделал с другой щекой. — Но я был так ошеломлен своим гневом на отца, и, не имея возможности поговорить с ним об этом, я направил этот гнев на тебя. Я убедил себя, что ненавижу тебя. Что каждое воспоминание, связанное с тобой, было испорчено. Что, любя тебя как младшую сестру, я каким — то образом был частью того, что сделал отец. И это заставило меня возненавидеть себя, потому что я чувствовал, что предал маму, — его лицо сморщилось. — Мама снова и снова говорила мне, что ты невиновна во всём этом, но я её не слушал. Ради собственной совести я думал, что мне нужно прояснить, что ты ничего для меня не значишь.
— Это я и сделал. Всеми возможными способами.
Придвинувшись ко мне, он обхватил ладонью мою мокрую щеку, и только тогда я поняла, что его глаза полны непролитых слёз.
— Я был неправ, и мне никогда не следовало поворачиваться к тебе спиной. Но к тому времени, когда я смирился с этим, было слишком поздно. Я уже уничтожил свет в твоих глазах.
Из глубины моей груди вырвался жалкий всхлип, когда я зажмурила глаза, всё во мне горело, кричало, бушевало от того, как мы дошли до такого, почему нам потребовалось так много времени, чтобы попытаться всё исправить. Потому что осознание того, что я была ошибкой отца, могло сломить меня, но потеря Карима причинила мне гораздо больше боли. Он был моим союзником, моим сообщником во всём. Моим лучшим другом.
— Я не мог забрать назад всё, что сказал и сделал, независимо от того, насколько виноватым я себя чувствовал. Я не знал, как это сделать. А когда мама заболела, и я стал королем, я был в замешательстве, и я подумал, что если я всё равно уже всё испортил, то лучше продолжать держать тебя на расстоянии. Потому что ты не заслуживала иметь дело с такой развалиной, каким я был тогда.
Его губы изогнулись в самоуничижительном подобии улыбки, когда одинокая слеза скатилась по его щеке.
— Я не понимал, что сделал только хуже, обращаясь с тобой таким образом, пока не зашел слишком далеко. Но меня убило осознание того, что я, как твой брат, подвёл тебя во всех отношениях. Я не смог защитить тебя. Даже от самого себя.
