Филе пятнистого оленя - Ольга Ланская
Она отвернулась, закуривая. И пальцы ее слегка подрагивали — и я подумала тут же, что, может, и она любитель виски, как я, и тоже бурно отдыхала, раз пальцы дрожат. И еще подумала, что зря она так про постель — мне-то уж могла бы и не рассказывать. И еще — непохож он был на человека, которого отшивают.
И я хотела сказать ей что-то такое приятное и легкое, чтобы она улыбнулась. Не потому, что мне хотелось ее порадовать — отнюдь. Просто потому, что самой легко стало и весело, и показалось даже на мгновение, что солнце подкралось к мутным потрескавшимся стеклам нашей студии. Первое солнце нового года.
Хотела сказать что-то и задумалась, а когда открыла рот, уже было поздно. Потому что наше уединение нарушил Гринька, приперевшись некстати. Вошел, грохоча грязными сапожищами, в которые были заправлены клетчатые брюки.
— Как жизнь молодая, девчонки? Контора пишет?
Она улыбнулась ему тепло, словно его появление было неожиданным сюрпризом. Не видела я раньше у нее таких вот лучезарных улыбок.
— Не угостите даму спичкой?
Гринька, как всегда, был полон цитат. Не отягощая себя мыслями, не утруждая построением фраз, он всегда использовал чужие — даже тогда, когда они не очень подходили к ситуации. Как эти вот слова Маньки Облигации из опостылевшего киношедевра «Место встречи изменить нельзя». Не подходили слова молоденькой шлюхи взрослому мужику, пусть и шоферу даже. Не вязались, так сказать, с образом.
Она протянула ему зажигалку. Еще одна ослепительная улыбка. Он явно был ей приятнее, чем я, во всяком случае, сейчас.
— Спасибочки вам. — Он затянулся. — Божественный порок…
Это уже Лайза Минелли из «Кабаре». Вот что значит работник киноиндустрии.
У меня внутри досада появилась, огорчение даже — из-за того, что он нас перебил. А он достал из кармана огромный платок и высморкался с чувством.
— Вы, Григорий, прервали наш разговор, — заметила холодно. — Идите-ка на кухню, вам там кофе сварят…
— Открой себя, открой себя, — запел Гринька сипло. За рекламой он тоже следил, как видно.
— Посиди, Гриш… — Она покосилась на меня холодно — а потом перевела резко потеплевший взгляд на него. — Расскажи нам что-нибудь, видишь, девушкам скучно…
…Когда моя голова распухла уже от бородатых анекдотов про Штирлица, над которыми она смеялась заливисто и, похоже, искренне, Гриню вызвали к начальству. Это был еще один радостный эпизод сегодняшнего дня, я уж отчаялась до этого дожить. И улыбнулась ей с облегчением, ожидая ответной улыбки. Полагая, что сейчас мы поговорим спокойно, уже не на конкретную тему, а просто по-дружески, как говорили прежде.
— Господи, он только фильм «Муха» не процитировал. Хотя уж явно про него снимали — извел своим жужжанием…
Она посмотрела на меня, и белый лоб смялся бумажно. А глаза из черных серыми стали, холодными и безразличными, как вчерашний уголь в камине.
— Я всегда знала, что ты совершенно не разбираешься в людях. Всегда это говорила — и сейчас повторю. Он, между прочим, очень хороший человек, Гриша. Ну и что, что водитель? Это еще не значит, что идиот. Или тебе только миллионеров подавай? С ним посмеяться можно. Денег, может, и нет, но в конце концов они не все решают. Руки у него золотые… И он, между прочим, куда поискреннее тех, что с деньгами, — потому что прямой. И в нем есть главное, что должно быть в мужчине, — надежность. А это посерьезнее, чем деньги…
Я смотрела в окно на Гриню, счищающего облезлым веником снег с крыши дряхлых «Жигулей», словно нафталин стряхивающего. Шапка слетела у него с головы, и он наклонился, чтобы ее поднять — шапку-ушанку из кролика-мутанта, черно-рыжий такой головной убор. Наверное, именно такой, какой должен быть у надежного мужчины — символ постоянства и терпимости, верности и преданности.
Я даже не пыталась понять, что с ней случилось. Что повлекло за собой такую ломку прежних убеждений, такую губительную переоценку ценностей. В конце концов, может быть, она сплела это все, только чтобы мне насолить — почему-то сегодня я ее раздражала.
Однако мне ничто не могло омрачить праздничного настроения. Мне не хотелось думать над чужим поведением, над поступками, меня не трогающими, над представлениями, мне ныне неинтересными. Я думала лишь о том, что скоро настанет тот час, когда я смогу уйти с работы, сесть в поющий трамвай и проехать несколько остановок. Опять попадая в тот мир, который казался мне прежде чужим и который становился постепенно все понятней и естественней, оставаясь при этом притягательно-загадочным, еще далеко не изведанным. Который был все привлекательнее и ароматнее для меня. Мир, в котором пьют виски, курят сигары и занимаются сексом с почти наркотическим исступлением.
Мир, в котором, несмотря на все яркие события сегодняшнего дня, мне было гораздо приятнее, чем в этом…
…Рыжие фонари прыгали за окном в такт моим движениям. Танцевали какой-то сексуальный танец, голосом Меркьюри напевая дробно: «Living on my on…»
А под потолком плавал дым — от сигар, от свечки голубой. Ароматнейшая смесь, запах вербены и пота, и кое-чего еще, естественного, но все же непристойного, оттого лично для меня особенно приятного. А мои бедра сжимали чужие руки — до синяков, до боли, которой не чувствовалось, потому что глубинные сладострастные спазмы ее перебивали.
— Да, милый, да… Не останавливайся…
А потом несколько сильных рывков, хлопки нетерпеливых ладоней, румянящие кожу на попке. И руки ослабили свою хватку, наполнились нежностью временного удовлетворения. И голос его, немного дрожащий, спотыкающийся, перебиваемый то ли вздохами, то ли хрипом, произнес без ненужной благодарности:
— Это было неплохо…
И пришедшая долгожданная слабость, и вибрирующее опустошение, и мокрая насквозь простыня, слезшая змеиной кожей с постели. И его тело — мощное, тяжелое, такое энергичное недавно и такое бессильное сейчас. И мое — влажное, глянцевое, упавшее ничком да так и застывшее. На пару минут забытое…
Это в третий раз за сегодняшний вечер было. Третье совокупление двух животных — почти без слов, гневное, агрессивное. Как раз такое, какие я любила и которые предпочитал он. Забываясь совершенно, изнуряя себя и партнера, выскабливая душу. Заставляя сердце прыгать, как на внутреннем батуте — тахикардийно, сбивчиво.
Мы еще ни разу с ним не разговаривали по-настоящему. Не потому что не о
