Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта

— У меня и девушка есть. Очень хорошенькая. Потом познакомлю вас. Она на улице.

— Чего же не войдет? Пригласи! — видели бы вы, как она обрадовалась.

— Нет, торопимся мы, сейчас уедем. Сгоняем к ней, а потом, после того как я с ней поговорю, попрошу прощения, мы вернемся, идет?

Тетя посмотрела в окно. Эля стояла возле катафалка, ждала меня.

— Это вы, значит, приехали на этой машине?

— Да, мы. Тебя не было, и мы заходили к Кате.

— Ну и корытище! Лимузин, что ли, свадебный?

— Нет, катафалк.

— Тьфу ты, черт! Правда, что ли?

— Ага.

Тетя отошла от окна.

— Хорошо, Роберт, я скажу, где они живут, но пообещай, что не натворишь глупостей, а потом сразу приедешь ко мне.

— Ладно, приеду, — я сел на диван, на который вместо покрывала был наброшен толстенный ковер. У тети полно еще пыльных ковров. Каждое лето, как все жители села, она стаскивает их на пруд и драит с порошком. В июне я тоже принимал в этом участие.

— Не ладно, а обязательно приезжай. Домой тебе появляться нельзя…

— Почему это? — спросил я, а сам сразу подумал о машине районного комиссариата.

— Тебя ищут, Роберт. Но я очень рада, что ты наконец решил выбросить из головы всю эту блажь, сам знаешь, она тебе не пара. И, раз ты понял, что она не для тебя, хочу признаться вот в чем. Познакомилась она с Павлом — вон как, оказывается, зовут голубоглазого соперника, — еще когда ты был здесь, дома, долго встречались, и она, бедняжка, разрывалась между вами. Наконец, выбрав Павла, она все рассказала ему. Не знаю подробностей, но сперва он был в шоке, даже хотел бросить ее, но потом, поняв, что любит ее, не придумал ничего лучше, как отправить тебя на войну, связи у него большие, а тебе как раз подоспело в армию идти. Понимаешь, они специально тебя туда отправили, потому что она не была против, лишь бы из бавиться от тебя, а ты взял и убежал. Пока ты жил у меня и не допекал их, все было нормально, и они ничего не предпринимали, думали, ты все понял и успокоился, раз она с другим, но когда ты пришел домой и выложил ей, что любишь ее и всю эту блажь, они запаниковали и решили опять действовать. Придумали историю с могилой, гроб пустой похоронили, памятник поставили, и он тебе сообщил, что ее сбил автомобиль. Думали, ты успокоишься, но ошиблись. Не знаю, как, но они поняли, что ты разрывал могилу и проверял гроб. И они испугались, Роберт, очень испугались. Она, бедняжка, от страха ночей не спит, лекарства пьет от нервов. Они решили, что ты вообще ненормальный, понимаешь? И тогда он опять позвонил куда следует, в военкомат, значит, и тебя должны были вчера забрать. Из военкомата им уже сообщили, что ты шлялся где-то или просто не открыл, я была у них сегодня. Дверь выламывать не стали, но тебя все равно заберут, не сегодня так завтра… И, может, это к лучшему, Роберт, потому что они сами превратились в страшных людей, не понимаю их, совсем не понимаю. Мне кажется, они готовы кого-нибудь подослать, чтобы избавиться от тебя. Он без ума от нее, на руках носит и все прихоти исполняет, любит по-настоящему, но как услышит про тебя, зеленеет от ненависти. А ведь она и сама не святая.

— Кого подослать, не понял?

— Убийцу, кого же еще! Но теперь, думаю, все будет нормально. Они только и ждут, чтобы ты оставил ее в покое. И он, и она хотят этого. Но все равно, после того как поговоришь с ними, приезжай сюда, домой ни ногой, мало ли что, а потом я сама поговорю с Павлом, чтобы помог сделать тебе амнистию или что там еще. Она тоже попросит, и он сделает, ей он никогда не отказывает. Он все может. У него большие связи и большие деньги. Раньше он работал в милиции, у него высокий чин — подпол, знаем, как же, — а сейчас занимается бизнесом. Заключает крупные сделки, прокладки женские продает и памперсы…

Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. Вот так делец! Я думал, он занимается продажей оружия или, на худой конец, контрабандой наркотиков, а он, оказывается, торгует памперсами и прокладками. Смех, и только!

— Он поможет, Роберт. Я попрошу, и она попросит. Для нее он все сделает. Хорошо, что ты поумнел. Очень хорошо.

Я поднялся.

— Пойду.

— Хочешь, я поеду с тобой к ним?

— Нет, не хочу. Один поговорю.

Тетя выглядела повеселевшей. Племянничек — ее головная боль. Она радовалась, что он стал умнеть.

— Потом сразу приезжай сюда, не шляйся, хорошо?

— Хорошо.

Тетя назвала адрес бизнесмена. Он жил в собственном, недостроенном особняке на окраине Саранска.

— Познакомишь хоть со своей девушкой?

— Да, вечером. Она очень хорошая. Ее зовут Эля.

Тетя была за меня рада, но все равно, наверное, в толк не могла взять, каким образом я нашел себе девушку. Она-то думала, что все это время я сидел дома, но я, черт бы меня побрал, где только не побывал за эти дни. Даже в гробу спал.

И я ушел. С Хрюшей и Филей, привязанными к будке позади дома, забыл попрощаться. В отличие от кроликов Степашек и безымянных кур, они всегда были мне рады, когда я навещал их. Особенно рад был боров Хрюша. Завидев ведро с помоями в моих руках, он приветствовал меня радостным хрюканьем. И я тоже всегда был рад слышать это хрюканье.

Тетя смотрела в окно, когда мы отъезжали от ее дома. Она смотрела на меня с умилением. Думала, ее племянничек действительно поумнел. Откуда ей было знать, что я задумал убить свою возлюбленную и ее кавалера?

Мы отправились обратно, на родину, так сказать. Когда подъезжали к Болдину, по радио, настроенному на «Европу Плюс», зазвучала очень грустная песня в исполнении Тани Булановой. Правда, название песни полно оптимизма: «Мы будем вместе». Черта с два, подумал я. С человеком, которого люблю больше всего на свете, мне никогда не быть вместе. Я ей не нужен, и она пыталась избавиться от меня примитивно и жестоко, как когда-то Элин дедушка пытался избавиться от своей кошки: топил ее, душил, потчевал дробью из ружья, а под конец долбанул топором по башке. Дедушка — старый, мастер на все руки, гробы с крестами строгает, и от него вполне можно ожидать любой пакости. Но от нее… ласточки моей ненаглядной, кошечки нежной… Представляете? Чего только не перепробовала, пытаясь от меня избавиться. Словно она никогда не целовала меня, не прижималась щекой к моей тощей груди и не говорила что-нибудь хорошее. Да, говорила. Правда, редко. Чаще всего она молчала в минуты близости или, плача, говорила, что «все это было в последний раз». Но иногда, распаленная моими жалкими ласками, становилась совсем другой, и в такие моменты она особенно мне нравилась, потому что требовала новых поцелуев и говорила, что любит меня. Я, дурак, верил всему и молчал, не смел сказать, что тоже люблю ее, черт бы меня побрал, такого скромнягу. Сейчас-то я понимаю, что в такие минуты с ней можно было делать все, наслаждаться разнообразием секса, и все такое, но — поздно, поезд ушел. Теперь она совсем превратилась в тварь вместе со своим торгашом. Пытались от меня избавиться, а я оказался живуч как кошка — осталось угостить зарядом дроби и огреть по башке топором. Не хотелось о них думать, злой был на обоих. Еще до тетиного откровения был злой.