Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ
— Боже мой, Боже мой! — стонал Казимир, закрывая лицо руками.
— Уйдемте отсюда поскорее, — сказал Тарас, — а то мы все попадем в руки этих дьяволов.
Анюта села в сани рядом с Казимиром, а Тарас — на козлы с кучером.
— Куда прикажете? — спросил тот.
— В полицию и как можно скорее, — отвечал старик, — иначе от этой шайки губителей не останется и следа.
XLV. Побег
Эмма Малютина ужаснулась, узнав о том, что Ядевский уехал вместе с Анютой, и тотчас же послала Табича к Елене, а Джику к Сергичу, чтобы предостеречь их. Сама же она вскочила на лошадь и во весь дух помчалась по дороге в Комчино.
Ей предстояла последняя решительная борьба. Она сознавала всю опасность своего положения, видела, что хитрые уловки теперь уже бесполезны, что надо действовать не теряя ни минуты, иначе Казимир погиб для нее безвозвратно. Она спрашивала себя: действительно ли она любит этого юношу, и внутренний голос вопреки разуму и воле отвечал ей: «Да». А Солтык? Какое чувство питает она к этому человеку? Она к нему неравнодушна. Ее ум, воображение, чувства увлечены этой загадочной личностью, но сердце громко говорит в пользу Казимира, быть может потому, что она сознает всю неустойчивость его характера. Он возбуждает в ней чувство нежного сострадания, а ревность и оскорбленная женская гордость превратили это чувство в бешеную страсть. Мысль о том, что Ядевский женится на Анюте Огинской, доводила ее до безумия. Странная вещь, до этой минуты она не боялась смерти, теперь же ей было жаль расстаться с жизнью, не вкусив всех ее наслаждений. До этой минуты ей были чужды радужные мечты юности, теперь же она любила, любила впервые в жизни, любила со всем увлечением своей страстной натуры. Неужели любовь не возбудит в Ядевском чувства взаимности?
О нет! Она непременно будет его женой, разделит с ним все радости жизни и умрет вместе с ним.
Да… но прежде надо предать Солтыка в руки апостола, надо собственноручно принести его в жертву, и тогда она будет всецело принадлежать своему возлюбленному; тогда уже никакая сила не вырвет из ее рук Казимира Ядевского!
Эмма приехала в Комчино поздно ночью. В доме еще никто не спал, но все уже разошлись по своим комнатам. Старуха Малютина, узнав о случившемся в Киеве, посоветовала дочери немедленно написать письмо Ядевскому, чтобы оно, попав в руки ее врагов, окончательно сбило их с толку и хотя бы на время остановило преследование, и скрыло от них ее настоящее место пребывания. Послание это было отправлено в город с нарочным, и Эмма уже собиралась пойти в кабинет графа, как вдруг Каров и Генриетта вошли в ее комнату. Оба были бледны и расстроены, оба переодеты в крестьянское платье. Укротитель в двух словах объяснил Эмме, что вся местная полиция пришла в движение и не замедлит напасть на их след.
— Это для меня не новость, — с невозмутимым спокойствием сказала сектантка. — Бог уже помог мне вовремя предупредить всех наших друзей, и все они в настоящую минуту находятся в безопасности.
Каров с глубоким уважением взглянул на храбрую героиню и подумал: «Какое необыкновенное присутствие духа!»
— Вам лично угрожает опасность, — произнес он, — прежде всего, подумайте о себе. Все мы вместе взятые не стоим и вашего мизинца.
— Теперь нам дорог каждый час, каждая минута, — сказала Эмма, — но я не выйду из этого дома, не исполнив возложенной на меня обязанности, и нынешней же ночью отведу графа Солтыка к апостолу.
— Я в полном вашем распоряжении, — с непритворным чувством подобострастия заметил ей Каров.
— И я также, — добавила Генриетта, — приказывай, и я буду слепо повиноваться тебе.
— Будьте наготове, вы можете мне понадобиться, — приказала сектантка и пошла в кабинет к графу.
Солтык стоял у окна. Тревожный взор его был устремлен на дорогу. Он так глубоко задумался, что не слышал шагов Эммы и вздрогнул, когда она положила руку ему на плечо.
— Это вы?.. Так поздно… Я уже потерял надежду увидеть вас сегодня, — проговорил он дрожащим голосом.
— Я пришла проститься с вами, граф, и, быть может, навсегда, — сказала девушка.
— Проститься? — воскликнул Солтык. — Разве вы забыли, что нас ничто разлучить не может, что я пойду вслед за вами хоть на край света?
— Я еще не открыла вам моей тайны, и потому вы, вероятно, не поверите, что я принуждена сию же минуту уехать не только из вашего дома, но и из России.
— Мне не нужно никаких доказательств, никаких объяснений, — возразил граф, — вы желаете уехать… позвольте же мне сопровождать вас.
— В качестве кого, позвольте узнать?
— В качестве вашего покорного раба.
— Поймите же, что это было бы неприлично.
— Ну, так в качестве вашего мужа.
— Допустим, что я согласилась бы на это, но за какой-нибудь час вы не успеете сделать необходимых распоряжений.
— Они и не нужны, объявите только согласие на наш брак, и мой капеллан немедленно обвенчает нас.
— Извольте… я согласна.
— Вы говорите это серьезно?
— Мне шутить некогда, граф, через четверть часа я буду графиней Солтык и прямо из-под венца уеду отсюда вместе с вами.
— Эмма!.. Возможно ли это?.. Вы согласны сделаться моей женой? — воскликнул граф, бросаясь перед ней на колени.
— Да, да… только не теряйте ни одной минуты и пошлите разбудить вашего капеллана.
Солтык позвонил, сказал несколько слов своему камердинеру и снова вернулся к ногам очаровательницы.
— Как приятно быть любимой, — проговорила она, — особенно, когда сама не увлекаешься слишком сильным чувством.
— Следовательно, вы и теперь не любите меня?
— Нет… но вы нравитесь мне более всех других мужчин, — и она погладила графа по голове.
— Даже более Ядевского?
— Да, — отвечала сектантка и в порыве необъяснимого чувства обвила руками шею своего нареченного жениха, и начала целовать его не так, как влюбленная женщина, а как свирепая тигрица.
— Ты меня не любишь, — лепетал граф, — но и самая твоя ненависть дороже для меня, чем любовь всех женщин в мире!
— Я и сама не знаю… быть может, я и люблю тебя. Быть может, мое желание задушить тебя в объятиях и есть настоящая любовь.
Скажи мне откровенно: ты не боишься такой любви, не страшишься погибнуть в пламенных волнах, готовых поглотить тебя?
— Нет!.. Высоси всю кровь мою до последней капли, если это доставлит тебе удовольствие.
— Когда-нибудь я припомню тебе эти слова.
— Когда тебе угодно! — и граф снова прижал невесту к груди своей и целовал до тех пор, пока камердинер не пришел доложить, что все готово.
