Проданная (СИ) - Шарм Кира
Почему-то это так важно для меня. Так бесконечно важно.
Вот это его «королева» именно сейчас.
Не потому, что красавица и в роскошном платье. Не потому, что вспышки страсти сносят нас обоих, как безумный водоворот, сопротивляться которому нет сил.
А вот именно это уважение в его глазах. Сейчас.
И сердце снова и снова то замирает, то бешено несется, отбиваясь гулом в висках.
Будто самое ценное сокровище мне только что прямо в ладони вложили.
Самое дорогое из всех, что есть на свете.
— Пойдем, — Стас увлекает меня вперед, к машине, и я послушно следую за ним.
А вот именно это уважение в его глазах. Сейчас.
И сердце снова и снова то замирает, то бешено несется, отбиваясь гулом в висках.
Будто самое ценное сокровище мне только что прямо в ладони вложили.
Самое дорогое из всех, что есть на свете.
— Пойдем, — Стас увлекает меня вперед, к машине, и я послушно следую за ним.
* * *— Стас… — комкаю руками ремешок сумочки.
Мне не хочется сейчас портить момент.
Разбивать это наше хрупкое, безумно шаткое перемирие.
И я знаю, что он психанет сейчас. Что все изменится.
Но… Я должна спросить!
— Да. королева? — сжимает мою ладонь в своей, поднося к щеке.
Теперь в его взгляде не горит прежнее безумное вожделение. Нет В нем сталь и что-то тихое, нежное. Другое. Но заставляющее меня млеть не меньше.
— Маша… Ты обещал…
Взгляд Стаса, только что мягкий, в один миг превращается в сталь.
Даже воздух вокруг нас в машине становится холодным. Обжигающе ледяным. Так, что ознобом покрывает все тело, как будто замораживая его в иней.
— Я всегда держу свои обещания, София, — чеканит ледяными пулями в каждом слове. — С твоей сестрой все будет хорошо.
Крепко, как в тисках, до боли сжимает мои руку прежде, чем отпустить. Она просто падает, когда Стас резко разжимает свои пальцы.
Отворачивается к окну, больше не глядя на меня, не прикасаясь, не продолжая разговор.
Немного повременив, я отворачиваюсь тоже.
До слез из глаз, которые я стараюсь затолкнуть обратно, не дать им проступить, прикусывая изнутри губу.
Он ведь должен понимать, как это для меня важно! Я не могла не спросить! Стас же человек, должен понимать, как я переживаю, беспокоюсь за родную сестру!
Я все сделала правильно.
И теперь могу выдохнуть с облегчением.
Каким бы ледяным он сейчас ни был, а я почему-то не сомневаюсь — он сделает все, чтобы спасти Машу! По крайней мере, обеспечит все существующие возможности!
Я должна расслабиться. Должна выдохнуть с облегчением. Сделка, на которую я пошла, переступив через себя, сдвинулась с мертвой точки и теперь Маше помогут.
Но почему так больно сжимает грудь?
От его этого ставшего вмиг чужим, холодным, взгляда? От того, что захлопнулся, отгородился, снова став таким далеким, мрачным, будто высеченным из бесчувственной скалы?
Не глядя на меня. Стас подает мне руку, когда машина останавливается у входа в оперу.
Подаю в ответ свою, чувствуя лед его кожи.
Как в дымке, проносятся лица тех. кого я считала друзьями.
Многие искажаются также, как и тогда, на приеме в нашем бывшем доме.
Но тут же на смену удивлению приходят белоснежные фальшивые улыбки.
На Стаса смотрят так, как даже на отца не смотрели. Со страхом и готовностью услужить. Кажется, если он прикажет, сам мэр сейчас бросится чистить ему туфли.
Не останавливаясь, чтобы поздороваться и поговорить, хотя к нему тут же бросаются со всех сторон, Стас просто кивает, решительным твердым шагом двигаясь вперед, увлекая меня за собой.
И все же всю эту дорогу, кажущуюся мне бесконечной, он все крепче и крепче сжимает мою руку.
Может, просто случайность. Может, до сих пор злится на меня за тот вопрос.
Но почему-то. вопреки всему, я воспринимаю это как поддержку.
И снова накатывает то самое детское ощущение. Забытое и истертое переживаниями и временем. Мне снова кажется, что он нырнул за мной, в тот самый момент. Когда я почти утонула. И вытащил. И вытаскивает прямо сейчас. Из безумного, хлесткого водоворота, с которым я не способна справится, который неизменно утянул бы меня за собой…
Мы размещаемся в самой верхней ложе.
Все время, пока длится опера, я сижу с максимально распрямленной спиной. Как натянутая струна. Множество взглядов приковано именно ко мне. Даже слышу, как перешептываются те, кого считала почти родными.
Но почему так больно сжимает грудь?
От его этого ставшего вмиг чужим, холодным, взгляда? От того, что захлопнулся, отгородился, снова став таким далеким, мрачным, будто высеченным из бесчувственной скалы?
Не глядя на меня. Стас подает мне руку, когда машина останавливается у входа в оперу.
Подаю в ответ свою, чувствуя лед его кожи.
Как в дымке, проносятся лица тех. кого я считала друзьями.
Многие искажаются также, как и тогда, на приеме в нашем бывшем доме.
Но тут же на смену удивлению приходят белоснежные фальшивые улыбки.
На Стаса смотрят так, как даже на отца не смотрели. Со страхом и готовностью услужить. Кажется, если он прикажет, сам мэр сейчас бросится чистить ему туфли.
Не останавливаясь, чтобы поздороваться и поговорить, хотя к нему тут же бросаются со всех сторон, Стас просто кивает, решительным твердым шагом двигаясь вперед, увлекая меня за собой.
И все же всю эту дорогу, кажущуюся мне бесконечной, он все крепче и крепче сжимает мою руку.
Может, просто случайность. Может, до сих пор злится на меня за тот вопрос.
Но почему-то. вопреки всему, я воспринимаю это как поддержку.
И снова накатывает то самое детское ощущение. Забытое и истертое переживаниями и временем. Мне снова кажется, что он нырнул за мной, в тот самый момент. Когда я почти утонула. И вытащил. И вытаскивает прямо сейчас. Из безумного, хлесткого водоворота, с которым я не способна справится, который неизменно утянул бы меня за собой…
Мы размещаемся в самой верхней ложе.
Все время, пока длится опера, я сижу с максимально распрямленной спиной. Как натянутая струна. Множество взглядов приковано именно ко мне. Даже слышу, как перешептываются те, кого считала почти родными.
Разных взглядов. Но. в основном, полных ненависти.
Они уже успели порадоваться тому, что, как называет меня Санников, золотая принцесса, слетела с Олимпа и стала нищенкой. И вот теперь я сижу над ними в самой дорогой ложе. А они вынуждены улыбаться мне.
Я чувствую, осязаю эту зависть, эту ненависть. Она пронзает на физическом уровне, будто ядовитыми иголками.
Но Санников прав.
Я должна была вернуться. Посмотреть всем этим людям прямо в глаза.
Увидеть, чего они стоят на самом деле.
И научиться выпрямлять спину под этими взглядами. Научиться держать эти ядовитые удары их слов и их глаз.
Стать сильной. По-настоящему сильной. Именно это я чувствую сейчас, — смело, открыто отвечая на их взгляды. Без тени обиды. Без слабости и слез, что прежде душили меня, когда я бесконечно обзванивала всех этих людей в надежде на их помощь и не получая ответов на звонки.
Понять, чего все они стоят на самом деле.
И вытравить из себя эту боль предательства, что так меня разъедала.
Должна была. Потому что иначе эта боль меня бы попросту сломала. Она и без того довольно сильно прижимала меня к земле.
И не важно, какими были мотивы Стаса. Не важно. Сейчас я понимаю, что он сделал вот этими выходами в свет для меня что-то невероятно важное. Бесценное.
Я не просто поняла цену этим людям.
Я буквально физически, вот прямо сейчас ощущаю, как наливается сталью мой внутренний стержень, как я сама переполняюсь холодной, без эмоций, мощной внутренней силой под прицелом ненавидящих меня взглядов. Как будто с каждой минутой, встречаясь все с новым и новым взглядом, вырастаю, становлюсь сильней. Меняюсь прямо на глазах, — а, может, и не меняюсь, может, это пробуждается моя какая-то внутренняя сила, которой я прежде в себе не ощущала.
