Энн Райс - Наказание Красавицы

Мой приятель горел желанием. Принцессочка в палатке на площади явилась для меня своего рода первым блюдом, от которого лишь еще больше разыгрался аппетит, и в тот момент, когда я переступил порог этой комнаты, мой голод сделался вдвойне сильнее. Но, как и прежде, я не осмелился изъявить свое желание каким-нибудь вульгарным просящим жестом. Мне вовсе не хотелось чем-либо прогневить или раздосадовать господина.

Я глянул украдкой в его сосредоточенное лицо, окруженное облаком сияюще белых волос. Словно почувствовав это, летописец повернул голову и посмотрел на меня — я тут же застенчиво отвел глаза, хотя это мне стоило немалых усилий.

— Тебя хорошо помыли? — осведомился он.

Я с готовностью кивнул и снова припал губами к его туфлям.

— Забирайся на постель, — велел Николас. — Сядь в ногах кровати в том углу, что у стены.

Я был вне себя от радости! Пытаясь себя внутренне утихомирить, я уселся на атласное покрывало, прохладная ткань которого, точно лед, унимала боль рубцов. После двух дней постоянных взбучек любое, едва заметное движение мышц отдавалось бесконечной болью.

Я понял, что мой хозяин раздевается, но не осмелился обернуться к нему. Затем он задул свечи, оставив лишь те, что горели у изголовья кровати, где рядом с подсвечником стояла открытая бутылка вина и два инкрустированных самоцветами кубка.

«Он, должно быть, один из богатейших людей в городке, раз может позволить себе столько света», — думал я, испытывая чисто рабскую гордость за своего живущего с шиком господина. У меня даже мысли уже не возникало, что в своих землях я был наследным принцем.

Николас залез на постель, привалившись спиной к подушкам, и, согнув одну ногу в колене, расслабленно положил на нее руку. Потом, дотянувшись до бутылки, он наполнил оба кубка вином и один передал мне.

Я был немало озадачен. Он что, хотел, чтобы я пил из кубка вино так же, как и он? Я торопливо подхватил бокал и с ним в руках уселся обратно. Теперь я уже совершенно беззастенчиво глядел на господина — он же не запретил мне этого делать. В сиянии свечей красиво вырисовывалось его сухощавое, но крепкое тело с островками белых курчавых волос вокруг сосков и ниже, в районе пупка. Член его был еще не так напряжен, как мой, и мне захотелось это поправить.

— Можешь пить вино, как я, — молвил летописец, словно прочитав мои мысли, и в крайнем изумлении я впервые за полгода стал пить как нормальный человек, испытывая от этого даже некоторую неловкость. Отвыкнув, я глотнул слишком много и вынужден был перевести дух. Однако успел оценить прекрасное, хорошо выдержанное бургундское вино, какого, на моей памяти, мне еще пробовать не доводилось.

— Тристан, — обратился ко мне господин.

Я посмотрел прямо ему в глаза и медленно опустил кубок.

— Сейчас мы с тобой поговорим, — сказал Николас. — Будешь отвечать на мои вопросы.

Окончательно сраженный, я тихо ответил:

— Да, господин.

— Скажи, ты ненавидел меня вчера, когда я отправил тебя на порку на поворотном круге?

Его вопрос поверг меня в шок.

Николас отпил еще вина, не отрывая от меня глаз. Внезапно мне почудилось в нем что-то зловещее, хотя я не догадывался пока почему.

— Нет, господин, — тихо пробормотал я.

— Громче, мне тебя не слышно.

— Нет, господин. — Я покраснел так, как никогда прежде. Мне не было надобности вспоминать давешнее верчение — я и так мысленно все время к нему возвращался.

— Можешь вместо «господина» обращаться ко мне «сэр», — предложил летописец. — Мне нравятся оба варианта. А Джулия вызывала в тебе ненависть, когда распирала тебе анус фаллосом с конским хвостом?

— Нет, сэр. — Я зарделся пуще прежнего.

— Ненавидел ли ты меня, когда я запряг тебя вместе с другими «коньками» и заставил тащить экипаж к моему загородному поместью? Я не имею в виду нынешнюю прогулку, когда тебя успели уже хорошенько объездить. Я разумею вчерашний день, когда ты с таким ужасом взирал на упряжь.

— Нет, сэр, — уперся я.

— Ладно. А что тогда ты испытал, когда с тобой все это проделали?

Я был настолько ошарашен, что не нашелся сразу с ответом.

— Чего я добивался сегодня от тебя, когда привязал позади пары «коньков», когда заткнул тебе и рот, и анус и заставил трусить босиком?

— Полного смирения, — ответил я пересохшим от испуга ртом, совершенно не своим голосом.

— Ну… а если поточнее?

— Чтобы я… чтобы я шагал бодрее. И хотели провести меня в таком виде по городку. — Задрожав, я непроизвольно придержал кубок другой рукой, боясь выдать волнение.

— В каком виде?

— В упряжи, с удилами…

— И?..

— Босым и насаженным на фаллос. — Я нервно сглотнул, но глаз не отвел.

— И чего хочу я от тебя сейчас?

Я мгновение подумал.

— Не знаю… Чтобы я отвечал на ваши вопросы?

— Вот именно. Итак, ты станешь отвечать как можно полнее на все мои вопросы, — размеренно произнес господин, чуть приподняв брови, — глубоко и обстоятельно, не упуская ни малейших деталей, ничего не утаивая — и без лишних уговоров. Будешь давать мне максимально пространные ответы — фактически будешь говорить до тех пор, пока я не задам тебе следующий вопрос.

Николас снова потянулся за бутылкой и долил мне вина.

— И прихлебывай вина, когда захочешь. Оно и впрямь превосходно.

— Спасибо, сэр, — пробормотал я, глядя на кубок.

— Вот так уже лучше! — оценил он мой ответ. — Итак, начнем еще раз. Когда ты первый раз увидел человеческую упряжку и понял, что тебя заставят в нее впрячься — что тогда промелькнуло в твоем мозгу? Позволь мне напомнить: у тебя в заду был здоровенный фаллос с приделанным к нему настоящим конским хвостом. Затем тебя взнуздали, обули в сапоги с подковами… Я вижу, ты покраснел. О чем ты тогда подумал?

— Что я этого не вынесу… — быстро ответил я дрожащим голосом, боясь помедлить с ответом. — Что меня не смогут заставить это сделать. Что я… Что почему-то у меня все равно ничего не получится. Что меня не могут погонять хлыстом и заставлять тащить эту коляску. И что этот конский хвост — жуткое, просто убийственное украшение, сущий позор. — Лицо у меня пылало. Я глотнул вина, и поскольку господин хранил молчание, это означало, что он не удовлетворен ответом и мне следует продолжать. — Я подумал: хорошо, что сбрую затянули покрепче и я не смогу вырваться.

— Но ты ведь и пальцем не шевельнул, чтобы как-то от нее избавиться. А когда я гнал тебя ремнем по улице — мы же были один на один. И ты ни тогда не попытался улизнуть, ни когда тебя лупили здешние плебеи.

— Ну а что хорошего в том, чтобы сбежать? — спросил я, цепенея от страха. — Меня уже научили, что убегать не стоит. Все, чего я этим добьюсь, — меня привяжут куда-нибудь покрепче, хорошенько побьют, еще и пенис крепко выпорют… — Я вдруг умолк, ужаснувшись собственным словам. — Или же меня поймают, все равно запрягут в какую-нибудь повозку и заодно с другими «коньками» заставят с рабской покорностью куда-нибудь трусить. И унижение станет только большим: ведь все тогда увидят, что мне настолько страшно, что я теряю над собой контроль, и меня так жестоко приходится к этому принуждать. — Я отпил из кубка, убрал волосы со лба. — Нет, если уж все равно придется что-то делать, то лучше уж сразу подчиниться. Мне следовало принять это как нечто неотвратимое.