Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
— Следовательно, и кровь проливается на земле по воле Божией?
— Да.
— И вы в этом серьезно убеждены?
— Я докажу вам это на деле сегодня же вечером. Я войду в клетку ко льву, и он меня не растерзает, если это не суждено Богом.
— Извините меня, но такую отвагу можно назвать безумием.
Эмма встала из-за стола, заметив, что пора идти, и, надев шубу, вышла вместе с Сесавиным из дома. Представление уже окончилось. Одетый в красное негр отвел их в зверинец. Каров вышел им навстречу и предложил свои услуги в качестве чичероне.
— Гордые животные, — заметила девушка, останавливаясь у львиной клетки, — чем вы укрощаете этих зверей, господин Каров?
— Взглядом и голосом, — отвечал тот. — Если вам угодно, я могу продемонстрировать это в вашем присутствии.
— Нет, благодарю вас… Мне бы хотелось самой войти в клетку.
— Помилуйте! Вы не умеете с ними обращаться! Да они вас растерзают!
— Я хочу только попробовать.
— Вы шутите? — спросил Сесавин.
— Нет, я говорю серьезно. Если Господу не угодно, чтобы я умерла сегодня, — лев меня не тронет. Меня так и тянет в эту клетку; я и сама не знаю, что со мной происходит. Если я останусь жива каким-нибудь чудом, это будет значить, что существование мое на земле не бесцельно; если же мне суждено умереть в когтях хищных зверей, то я и на это готова… Позвольте же мне войти в клетку.
— Я не смею этого делать, — отвечал Каров.
— Не смеете? — повторила Эмма. — Ну, так я вам приказываю отворить мне клетку! Понимаете?!
— Я готов повиноваться, но вы войдете туда вместе со мной.
— Нет, я войду одна.
— Ради Бога, не продолжайте этой шутки, не терзайте меня! — взмолился Сесавин.
— Я войду в эту клетку одна, — повторила Эмма и прибавила, обращаясь к Карову: — Подайте мне ваш хлыст и отоприте дверь.
— Не смейте этого делать! — воскликнул Сесавин, Но слова его не произвели на Карова никакого впечатления. Им овладело какое-то нравственное оцепенение, под влиянием которого он беспрекословно исполнил приказание Эммы: подал ей хлыст и отворил дверь львиной клетки; но, стоя за ее спиной, он вынул из кармана револьвер и держал его наготове, не спуская глаз с хищника.
Сесавин, бледный, как полотно, стоял перед клеткой, любуясь неустрашимой красавицей, которая так хладнокровно подвергала свою жизнь опасности.
— Вставай! — воскликнула она, толкнув льва ногой в бок. — Растерзай меня, если осмелишься! — и удары хлыста так и посыпались на хищника и его сожительниц.
Озадаченные звери грозно зарычали и попятились. Лев, колотя хвостом по полу, присел на задние лапы, глаза его метали искры… Сердца присутствующих замерли от ужаса… Гибель Эммы казалась неизбежной… А она, отбросив в сторону хлыст и сложив руки на груди, стояла перед разъяренным зверем, словно христианская мученица посреди арены.
— Да будет воля Божия, — проговорила она твердым голосом.
Лев встал на ноги, поднял голову, пристально посмотрел на Эмму и затем преспокойно растянулся у ее ног.
В эту минуту Каров с быстротой молнии подхватил девушку на руки и захлопнул дверь клетки.
— Редкая, невероятная отвага, — проговорил он, едва переведя дух.
По губам красавицы скользнула самодовольная усмешка.
— Не суждено мне было умереть сегодня, — обратилась она к Карову, — очень вам благодарна за то, что вы исполнили мою просьбу, и прошу вас на меня не сердиться.
— Я пережил ужасные минуты и никогда их не забуду, — отвечал Каров.
— Верите ли вы теперь в предопределение судьбы? — спросила Эмма, беря Сесавина под руку.
— Если вам хотелось сделать из меня прозелита, вы в этом вполне преуспели, — ответил влюбленный поклонник.
XII. Стрела Купидона
Ядевский возвращался домой после развода усталый и задумчивый, не обращая внимания ни на роскошные магазины, ни на щегольские экипажи, ни на идущих по тротуару нарядно одетых женщин. Вдруг с противоположной стороны донесся голос Анюты Огинской, которая в сопровождении старушки няни поспешно переходила через улицу.
— Как я рада, что вы попались мне навстречу! — вскричала девушка, пожимая руку Казимира. — Мы едем сегодня в оперу; надеюсь, вы тоже там будете?
— Непременно.
— И придете к нам в ложу?
— Если вы позволите.
— Вы не заняты службой? — спросила Анюта. — Ну, так проводите меня хоть до бульвара.
— С удовольствием.
Весело болтая, молодые люди дошли до бульвара, где Анюта простилась со своим кавалером.
— До свидания, — сказала она. — Смотрите же, приезжайте в театр ровно в семь часов. На мне будет прехорошенькое платье.
Казимир крепко поцеловал протянутую ему маленькую ручку.
— Вы меня любите? — чуть слышно спросила Анюта.
— Всем сердцем!
— И вы мне очень нравитесь.
Слова эти сопровождались легким кивком головы и самым невинным, очаровательным взглядом.
В семь часов вечера Ядевский был уже в театре и, стоя у лестницы, равнодушно глядел на проходивших мимо женщин. Наконец приехали и Огинские. Увидя Казимира, Анюта приветливо улыбнулась ему и, как сильфида, вспорхнула вверх по ступенькам лестницы в своем розовом шелковом платье и с белым цветком в темно-русых волосах.
Между тем, граф Солтык зевал от скуки, сидя в своей ложе.
Лениво блуждая взглядом по ярко освещенной зале, он вдруг заметил прелестное, почти детское личико Анюты Огинской. Граф мгновенно оживился, щеки его покрылись румянцем, губы задрожали, взгляд так и впился в очаровательную девушку. Оркестр заиграл увертюру, занавес поднялся, началась опера. Граф этого и не заметил — им овладело странное, до сих пор не испытанное чувство. Кровь клокотала в его жилах при мысли, что между ним и предметом его страсти стоит несокрушимая стена. Избалованный постоянным успехом у женщин, гордый вельможа считал для себя личным оскорблением то, что девушка не обратила на него ни малейшего внимания, на него, графа Солтыка, миллионера, магната, красавца, — да это невероятно! Как же он был взбешен, когда во время антракта Казимир вошел в ложу Огинских, сел позади Анюты и они начали весело разговаривать. Раздосадованный граф отправился за кулисы и объявил примадонне, что туалет ее отвратителен. Потом зашел в буфет, выпил стакан горячего пунша и уехал домой.
Патер Глинский сидел в кабинете и перелистывал старинные фолианты, как вдруг с шумом распахнулась дверь, вошел граф Солтык и, не говоря ни слова, начал ходить взад и вперед по комнате.
— Разве опера уже окончилась? — спросил иезуит.
