Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— А ты видела раньше этот крест? — расхаживала Ди взад-вперёд, скорее озабоченная, чем испуганная или потрясённая.

— А ты? — как могла избегала я прямых ответов.

— Да. Только не нарисованный, а выжженный. На руке у одного мужика.

Стопэ! Я отложила телефон.

— Какого мужика?

— Мне было лет десять. Может, одиннадцать. Я тогда ходила на танцы: хореографическое отделение Школы искусств. А он пришёл прямо на занятие, на классический танец. Сначала что-то обсуждал с моим педагогом, потом меня и ещё одну девочку попросили задержаться. Ничего особенного сделать не просили, так, — махнула она, — сесть на шпагат, поднять ногу, батман, плие, прогнуться, прыгнуть. Я думала отбирают в какое-нибудь хореографическое училище, или на кастинг в шоу типа «Ищем таланты». Потом он повёл нас в кафе, там же при дворце, где мы тренировались, спрашивал о наших планах и прочем. Пожилой мужик, за пятьдесят, но приятный — красивый, ухоженный, высокий. Ну, я всю жизнь танцами заниматься не собиралась и, честно говоря, перспектив со своими физическими данными не видела, поэтому сразу отказалась. Выпила свой молочный коктейль и ушла.

— А другая девочка?

— Мы не дружили. Но я так поняла, что с ней тоже не сложилось. И вообще я особенно об этом и не вспомнила бы, я даже родителям не рассказала: зачем, я всё равно их бросать не собиралась, а вот чёртовы танцы — очень даже. Но этот его ожёг…

— Вот здесь? — показала я на место между большим и указательным пальцем.

— А ты откуда знаешь?

— Может, мы видели одного и того же мужика? Правда я только руку.

— А я получила по башке от брата, чтобы рассказывала ему такие вещи сразу, а не спустя пару недель или вроде того, когда уже того мужика было и не найти. Но, знаешь, что? Ваня узнал, что это за знак.

— Что?

— Знак тайного братства «Дети Самаэля», где клеймят членов таким «крестом».

— Дети Самаэля? — опешила я. Первый раз слышу. — Думаю, нам надо ехать к Ивану прямо сейчас. Иначе в этот раз получим по башке обе, — встала я.

Что это за сраное братство? Я хотела знать о нём прямо сейчас. Я хотела знать о нём всё. Меня словно включили: такой по телу прошёл заряд — настолько я чувствовала, что мне обязательно нужно это знать.

Но Диана осадила меня тяжёлым как целая глыба шоколада взглядом:

— Мы поедем утром. Иначе всех разбудим и не дадим выспаться. В чём тогда был смысл сюда приезжать?

«Антон сорвётся, и поедет к Эле», — продолжила я мысль, что она не озвучила.

И вдруг увидела себя на месте Дианы. Себя всего месяц назад, когда я вот так же сходила с ума от безответных чувств к Моцарту, а он… Блядь, я и правда ревнивая. Я вышла за него замуж, он признался мне в любви, но, чёрт побери, может, я никогда и не желала смерти Целестине или моей сестре, но я ненавидела тот факт, что он с ними спал. И хотела забыть. Старалась не думать. И не могла.

Зачем, чёрт побери, я это знала? Зачем сама спросила его про Элю? Зачем попёрлась в гостиницу «Лотос», где он встречался с моей сестрой? Любопытство — зло. Жила бы сейчас в счастливом неведении, любила Элю, искренне переживала за беременную сестру, была благодарна прокурору города, что та отыграла свою роль, отведённую ей Моцартом, как по нотам. А сколько их было ещё, до меня, за те двадцать с лишним лет жизни, на которые Сергей был старше? Это же глупо — ревновать к прошлому. Но вместо того, чтобы забыть, у меня стояло перед глазами, как не Антон, а Моцарт сейчас сорвался бы и рванул в больницу, меня даже не дослушав, возможно, даже не оглянувшись. И я… согласилась подождать до утра.

Пусть в конце концов Антон выспится. Эти новости могут и подождать.

— Только разговорами её не утомляйте, — выходя из палаты, сказал доктор. — Чудо, что на вообще пришла в себя. Ещё и дышит самостоятельно. И ради бога, — он остановился и укоризненно покачал головой. — Девочки, не курите в палате. Я понимаю, что клиника частная, палата платная. Но это же просто ни в какие ворота!

Диана отвернулась, чтобы врач не видел её смешок. Я честно кивнула, обещая, что курить не буду. И честно, если и хотела поговорить, то просто рассказать Эле, что случилось за эти две недели. Только совсем забыла, что это же Целестина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Она будет у него в тюрьме… — прохрипела она, едва увидев меня у кровати. — Не ходи.

Началось!

— Кто? Куда? — стояла я, хлопая глазами.

— Тебе дадут адрес, — она сглотнула, показала на воду и покачала головой. — Не ходи к нему. Обещай мне.

Понеслась!

— Обещаю, — выдохнула я, подавая ей стакан с трубочкой, смиряясь с тем, что у нас есть штатная провидица и я ни хрена не понимаю о чём она говорит.

Эля делала несколько жадных глотков, уронила голову на подушку и улыбнулась:

— Меня отпустили.

— Что это значит? Кто? — тут же забыла я только что данное доктору обещание.

— Это долгий разговор. Вызови пластического хирурга. Я хочу убрать этот чёртов шрам, пока здесь лежу, — выдохнула она, а потом повернулась к Диане. — Мать не мать? Отец не отец? Ну что ж, твоя беззаботная жизнь закончилась, девочка, — усмехнулась она. — Но против буду не я.

Глава 5. Моцарт

«…Но против буду не я», — сказала Эля. Может ты поймёшь, что это значит. Всё думала говорить тебе или нет, но, кажется, сестре Ивана нравится Антон… Не знаю, нравится ли ему Диана (мне кажется да, пикируются они знатно), только он не бросит Элю, пока она в больнице. А, может, и никогда не бросит…»

Хм… Я положил на шконку Женькино письмо и встал. 

Антон и Диана?! Кто бы мог подумать! Неужели можно выдохнуть, и он всё же увлёкся кем-то, а не Женькой?

В памяти возник образ девочки: как она кормила пса конфетой, как смеялась. Невысокая, с тёмными волосами, с тёплыми карими глазами, ладненькая… В груди опять как-то нехорошо защемило, а потом я вспомнил!

Бринн, засранец, ей же ещё восемнадцати нет!

Но, надеюсь, хоть это не будет моей проблемой? Мне и своих хватает.

В одиночной камере разгуляться было негде: два шага от стены до стены, четыре — до раковины. Но это была новая камера в новой тюрьме и лучшие платные апартаменты на одного, что в ней были — с душем, полноценной туалетной комнатой.

А то, что Целестина очнулась — лучшие новости, что пришли за последние две недели. Элька жива! Она выкарабкалась. И даже серое небо над мокрыми крышами тюремных корпусов, что виднелись сквозь железную решётку на современном пластиковом окне, сегодня не казалось зловещим и хмурым.

Адвокат молчал — мне официально передали только письмо, на удивление, пропущенное цензором, хотя моя девочка прошла по краю, написав:

«Тогда я ещё не знала, что это Ты. Тогда и не подозревала, что буду любить тебя так сильно, что всё остальное станет казаться неважным…»

Когда вечером мне вдруг сказали: ко мне — жена, на какую-то долю секунды я даже поверил, что это Женька. Я так невыносимо скучал. Так хотел её увидеть, обнять, вдохнуть её запах. Что, когда громыхнул засов, мозгами понимал — жену не привели бы в камеру, свидания с арестованными в принципе запрещены, только в комнате для краткосрочных свиданий, разделённых стеклом — но сердцем ещё надеялся. Оно взволнованно забилось и… рухнуло вниз. 

— Ты?! — не поверил я своим глазам.

— Я, мой лысый котик, — прозвучал томный голосок, издевательски ехидный и трогательно проникновенный. — Помнишь меня?

Глава 6. Моцарт

Тяжёлая дверь захлопнулась, и мы остались одни. Если, конечно, не считать камеру видеонаблюдения в углу под потолком.

— Ева? — сделал я шаг назад и упёрся в стену.

Святое дерьмо! Едва сдержался, чтобы не стукнуться с досады затылком.

— Только не говори, что не ждал, — усмехнулась она, качнув стройными бёдрами.

Всё такая же: высокая, длинноногая, со стянутыми в хвост на макушке огненно-красными волосами, с кошачьими зелёными глазами. Дикая. Бледная. Опасная.