Шарм, или Последняя невеста (СИ) - Билык Диана
Да, я дура. Та, что никогда не сделает тебя счастливым, потому что ты не сможешь почувствовать ко мне любовь. Не хочу и пытаться. Шарм беспощадный, жестокий, необратимый. Я слышу его даже сейчас и будто схожу с ума от фантомного аромата. Закрываю глаза, но все равно не могу успокоиться, прячусь под руками и сжимаюсь до маленькой пружинки.
Генри зовет еще несколько раз, а затем проходит мимо и исчезает в морозной дымке улиц. Облегченно выдыхаю, выпуская облако пара. Наши пути не должны больше перекреститься. Плачу и грызу кулак, чтобы не скулить. Мне холодно и невыносимо больно из-за того, что подвела отца. Я не смогу ему помочь. Не смогу спасти…
Глава 8. Генри
Когда Валерия выкрикнула: «Я думала, что вы другой» – меня пробило током. Затопило цунами. Оглушающим, удушающим. Пришел в себя, когда девушка выпорхнула в общий зал и растворилась среди потно-пьяных и разодетых гостей приема.
Я понимаю, что нельзя идти за ней: слишком хороша. Осознаю горечь наших отношений – невозможно будет оградиться от чувств, я слишком уязвим сейчас. Нервы на грани, потому лучше подальше от рисков и просто ждать лучшего варианта.
Опускаюсь на стул и сжимаю руки перед собой до острой боли в пальцах. Не зашло с Лерой слишком далеко – могу только порадоваться. Стираю с лица усталость: провожу ладонью вниз, цепляя прикрытые веки и холодный нос.
Неожиданно взгляд, будто кто-то ярким лучом фонарика направляет, цепляется за темный полушубок на спинке стула.
– Твой ж мать! – грохаю кулаком по столу: приборы звеня расползаются в разные стороны и толкают бокал Валерии. Он подпрыгивает и переворачивается. Вода выплескивается совсем рядом со мной, успеваю отодвинуться и поймать стакан на лету. Только пальцы сжимаются слишком сильно, и тонкая ножка с хрустом отламывается, а головешка бокала падает на кафель и разлетается на крошечные осколки. Вот так трещит моя жизнь. Но разве не треснула она со смертью Марины?
Время лечит. Частично правда, частично заблуждение. Потому что близкие никогда не забываются, раны от потерь не заживают – разве что ты привыкаешь к боли, оттого кажется, что ее меньше.
Осторожно снимаю со стула лоскут меха, что укрывал плечи Валерии. В порыве тягучих и болезненных воспоминаний тяну его к губам и вдыхаю легкий запах цитрусов и полевой ромашки. Она даже пахнет по-особенному, нельзя мне с ней, чувствую, что цепляет собой. Крепко так, волшебно. Если бы не проклятие. Если бы не оно…
Выглядываю в зал, ищу взглядом малиновое облако, но не нахожу. Куда она пропала? В уборной?
Проверяю, но Леры нигде нет. Отбрыкиваюсь от гостей занятым видом и короткими «конечно», «позже», «благодарю».
Ищу взглядом квадратную голову Егора, но охранника и след простыл. Да и не надо, я сам должен решить этот вопрос. Не хочу никого вмешивать, лишние глаза и уши ни к чему.
Может, Лера на машине? Где там? Валентина все еще постигает величину живота моего инвестора, чтобы добраться до его штанов и желательно кошелька. Так противно от этого, что я стремительно ухожу в сторону, только бы скрыться от ее глаз.
На мой вопрос о белокурой девушке консьерж кивает в сторону улицы, где сквозь стекло видна снежная декабрьская ночь. Лера на мороз выбежала в одном платье?
Меня толкает в грудь острое чувство вины. Зря я так резко, нужно было аккуратней проверить ее порядочность. Вот же идиот!
С душой нараспашку, зажимая в руке меховую накидку, вылетаю на улицу. Холод проникает под ткань рубашки, отчего меня бросает в дикую дрожь.
Валерия бежит, как будто летит. Даже стука каблуков не слышно. Только мерное пощелкивание. Тук-тук-тук-тук…
Кажется, мое сердце умирает в этот момент: она так похожа на танцующую куколку. Нет, бегущую куколку, что захватила мою душу одним взглядом. Не ведьма ли она? Какие глупости лезут в голову от усталости и перенапряжения.
На улице глубокий минус, а Лера в тонком шелковом платье, но ее облик и очертания такие… Такие волнующие, что я снова примораживаюсь на одном месте. Я ведь сдохну от этого, сдохну, но все равно лезу на рожон. Просто полный трындец.
Не замечая холода, бегу за Валерией. Волосы частично выбрались из прически и золотыми лентами вьются за ее спиной. Быстрая, как горная лань. Приподняв юбку, скользит по морозной улице и не оборачивается. Ну, дорогуша, даже если я противен, не по-человечески будет тебя бросить одну.
Еще несколько секунд, и Лера растворяется в темноте между зданиями. Только слышится легкий шелест юбки в тихом морозном воздухе.
Найду, отдам девушке полушубок, и тогда уже можно забыть о вложенных в никуда средствах. Ни грамма не жалею: в этой встрече есть свой необыкновенный шарм, и я запомню этот день надолго.
Натыкаюсь на светлые туфли: каблук высокий, модель вычурная, как и малиновое платье. Развалились в снегу и еще теплые от ее ножек. Смеюсь, прижимая их к себе, и спешу дальше. Так и хочется заорать на всю улицу: «Золушка, выходи!». А она, глупая, прячется.
Долго ищу и упираюсь в тупик.
– Валерия, где ты? Замерзнешь же, дуро… – спохватываюсь. Обидится же! Поправляюсь: – Глупая, выходи.
Но она не отвечает. Растворилась в темноте улиц, словно снежинка, что упала мне на нос и в миг стала водой.
«Если снежинка не растает, в твоей ладони не растает…»
Я иду назад и понимаю, как промахнулся. Стоит ли пробовать, чтобы потом жалеть? Мачеха слишком плохо знает свою приемную дочь. Чтобы не сказать больше: она просто совсем девочку не знает и осознанно хочет от нее избавиться. Или за счет слабости падчерицы мечтает подкормить карманы младшей дочери. Нечестно ведь.
Уже на выходе из тупика мне слышится короткий, едва различимый всхлип.
Глава 9. Валерия
Тело пронзает холодными стрелами, но я стискиваю губы до боли, сжимаюсь, как пружина, стараясь не шуметь и не выть от беспомощности. Я привыкла идти по жизни, сцепив зубы. Терпела удары мачехи по лицу за мелкие проступки, молчала, когда она орала на меня за то, что я – любимая дочь отца. Бесконечное: «Ты сделаешь папочке только хуже, попробуй только пожаловаться, пошла вон с моих глаз, страшилище!». И удары, бесконечные удары по щекам, иногда по губам. Даже сейчас я словно чувствую, как под кожей растекается жар от ее прикосновений. И я молча уходила, потому что не могла себя защитить. Не могла дать сдачи. Пять лет личного ада превратились в настоящую школу жизни.
Комкая в кулаках холодную ткань платья, молюсь, чтобы Север не услышал мое дыхание. Это гиблое спасение мне ни к чему. Лучше на улице замерзнуть, чем потом душу рвать. Знаю, что мамаша не оставит меня в покое и все равно бросит кому-то в койку, только бы выплыть из долгов, но сейчас я до ужаса боюсь одного – столкнуться снова с его золотым взглядом и утонуть в нем.
Тихие шаги умирают в глубине домов, я облегченно выдыхаю и позволяю себе всхлипнуть. Получается слишком громко. Быстро замыкаю боль в себе и сворачиваюсь еще плотнее в клубок: меня не должны заметить.
Пусть Генри отойдет подальше, тогда можно будет выбраться из укрытия. Через несколько минут разомнусь и сбегу домой. Не представляю, как я это сделаю без обуви и одежды, но мне уже все равно. Всего-то несколько кварталов вверх по проспекту: там живет тетя Леся – единственный неродной человек, что ближе всех близких.
– Зачем ты так? – вдруг пролетает над головой басистый голос Генри. Я сжимаюсь, как тугой бутон ночного цветка.
Теплые руки тянут вверх и прижимают к себе, заставляя раскрыться. Север накрывает меня меховой накидкой и приговаривает, как глупо получилось. В окоченевшие ладони, как птица, влетает биение чужого сердца.
Меня ведет от неожиданной близости, шарм стремительно опоясывает, будто канатом обматывает шею и грудь, и я трясусь, не в силах унять волнение и страх.
– Ну-у-у, совсем замерзла, – шепчет Генри в мои выбившиеся из прически локоны и, придерживая за плечо, приседает. Почти падает на колени. Долго путается руками в ткани юбки, а я не понимаю, что он хочет сделать, но не могу противиться – заледенела совсем.
