Дмитрий Волчек - Ещё раз про Красного Воробья
…Было ещё и другое, помимо мыслей о смерти. Может быть, даже похуже. Мысли о бесконечности (или конечности) пространства. И то, и другое нестерпимо для рассудка…
На следующий день по приезде встретившая их на крыльце бабуля всплеснула руками:
– Боже ж ты мой, худенький-то какой!
– Баба, да нормальный я! – Мальчишка поморщился. Ему не нравилось, когда его считали маленьким и проявляли излишнюю опеку.
И в то же время ему было очень приятно видеть лица родных, окунуться в знакомую стихию «великосемейного содружества»: в бесконечные разговоры и смех, с чуть заносчивым хвастовством старших братьев перед малышнёй, с заинтересованными расспросами взрослых, с играми в лото по вечерам, когда ведущий, потряхивая мешок, доставал оттуда пузатые мини-бочонки с номерами, сопровождая всё это забавными прибаутками. Народу понаехало предостаточно.
Дня не хватало на всё: огород, речка, походы на сопки, где росли разноцветные саранки… он слушал с замиранием сердца байки о том, что можно забрести в заросли багульника и уснуть навсегда… футбол, езда втроём-вчетвером на велосипедах по засыпанным каким-то угольным шлаком и плотно утрамбованным дорогам. Он просыпался в 5—6, а то и четыре утра и смотрел, как ранний зябкий лучик золотит изящную паутинку на оконной раме, как беззвучно, словно во сне, трепещут белые крылья неосторожного мотылька. Рассвет наползал на городок, лязгающий тележками и суставами вагонов в депо, как облако воскурений богу Ра… Спать уже не хотелось совершенно, наоборот, ворочалось внутри нетерпение: ведь предстоял новый день, и столько ещё интересного, волшебно-солнечного, и поскорее хотелось телепортироваться в его круговерть!
Как-то ночевал у тётки. Там было сравнительно безлюдно, тихо, спокойно. На ночь запирались ставни, и только красный огонёк ночника маячил в темноте.
Он проснулся посреди ночи. Она навалилась на него всей своей звёздной громадой; он физически ощущал её присутствие, её дыхание. Как же так, думал отрок, как же так, что Вселенная бесконечна? Он представлял, что летит на каком-то космическом супер-корабле со скоростью, в миллионы раз больше скорости света. И достигает самых дальних звёзд. Но ведь за ними, ещё дальше, открываются новые светила! Он летит к ним, потом к следующим, потеряв уже всякую ориентацию о том, откуда начал своё путешествие… Но ведь это невозможно, невероятно, непредставимо, оледеняет безумием… это ж должно когда-то закончиться!
Но вот, допустим, это закончилось. Он достиг края Вселенной, её пределов… Но что там, дальше, за ними? Ничего? Но что значит Ничего??!..
Мальчик задыхался. Ощущал какую-то ирреальность, какой-то вцепившийся в него всеми сочленениями кошмар, который невозможно прекратить. Он чувствовал, что он, маленький, один-одинёшенек на всей земле – и никто, никто ему не сможет помочь. Никто не сможет ответить… Ведь это мир, в котором он живёт. Он должен знать, как он устроен, что всё имеет разумность и смысл. А иначе… иначе это просто чудовищный обман и издевательство! И всё вокруг – обман. Нет ничего стоящего. И как же жить?
Постепенно он выбился из сил и, совершенно измотанный, как будто таскал несколько часов кряду тяжёлые мешки, забылся, уснул. Ночь, напугав и разбередив душу, теперь заботливо как мать приняла несмышлёныша под свою пахнущую полынью сень.
Наутро он уже как ни в чём не бывало, весёлый и довольный, нёсся по заданию тёти в огород нарвать молодого лука, зелени и помидоров для салата…
В родной город всегда так классно возвращаться: он кажется таким обновлённым, таким солнечным, таким родным! Затаив дыхание ждёшь, подъезжая к ж.-д. мосту, когда раскинется на том берегу реки его величественная панорама. Волны плещут малахитовой зеленью.
Дома, кажется, выкрашены более ярко, свежо. Весёлое, как во время праздника, оживление на улицах. Пацан в светлой рубашке, похожей на пионерскую, ест мороженое деревянной палочкой, не подозревая, что втиснулся в кадр моментальной вспышки чьего-то благожелательства и лёгкой беззаботной усмешки. Гиганты-деревья выстроились звенящими листвой часовыми, словно приветствуя с возвращением своего юного героя…
Лето ещё дарило своё последнее, прощальное тепло, когда мальчика ожидало ещё одно событие, повлиявшее впоследствии на всю его жизнь. Влюблённость в сверстницу-соседку достигла своей кульминации и завершилась в одночасье печальным, щемящим аккордом. Отзвук которого на годы вперёд продлился пронзительным и каким-то вневременным ощущением утраты, тополиной мягкой грусти и утонувшей в прозрачных волнах где-то на горизонте детства горящей розовой мечты.
Ему отчётливо запомнился её обрызганный аквамариновой волной животик с прилипшими к нему золотистыми песчинками, когда они валялись на пляже, прежде чем пойти к ней домой.
– У тебя предки до скольки работают?
– А что это тебя так волнует? – Она покосилась на него хитрым глазом, ощущая свою власть и своё женское, как бы более мудрое, несмотря на то что была чуть младше, превосходство.
Впрочем, оба знали, что сейчас должно произойти что-то из ряда вон выходящее… давно всё к этому шло. Он спросил прерывающимся от волнения голосом:
– А ты помнишь, ну когда мы ещё в казаки-разбойники играли, и забежали вдвоём к тебе в палисадник… помнишь, что мы делали?
– Ну ты вспомнил… мы тогда ещё маленькие были!
– А сейчас взрослые уже?
– Ну сейчас… да. Ты так и будешь в мокрых плавках шарахаться, вон и трико всё мокрое уже, – она оглядела его, его полураздетое, поджарое, но слабо загоревшее тело смеющимся взглядом.
– Сейчас. Подожди-ка… Давай ляжем.
– Чего это ты выдумал? – Тихонько спросила милочка. Потом молча откинула цветастое покрывало с кровати и устроила в её свежем крахмальном пространстве своё юное, но уже с вполне развитыми формами тельце. Они долго целовались. Как умели.
Грудь её была упругая, нежная и такая невероятно чудесная на ощупь! Розовые свежие сосочки. В почти бессознательном состоянии он запустил руку ей под трусики, в святая святых, и в завитках волос обнаружил что-то податливое и влажное. То женское, девичье место, которое находится как бы не совсем в этой реальности, то, что влекло его так страстно, но не обнажалось до сей поры – лишь снилось в полуобморочных снах, принимая порой странные и прихотливые, нашёптанные его фантазией формы!..