Дьявол зимой - Клейпас Лиза
– Все, тебе пора в постель, – объявил он и направился к двери.
– Себастьян... – слабо запротестовала она.
– Мы позаботимся о нем, пока ты будешь отдыхать.
У Эви не было сил спорить, ее измученное тело требовало отдыха. Последнее, что она помнила, – это как Кэм уложил ее в постель и укрыл одеялом, подоткнув его с боков, как в детстве. Как только ее тело согрелось под жесткими от крахмала простынями, она погрузилась в глубокое забытье без сновидений.
Когда Эви проснулась, комнату освещала одинокая свеча, горевшая на прикроватном столике, а на краешке кровати сидела Лилиан, усталая, в помятом платье, с волосами, перехваченными лентой на затылке.
Эви села на постели, протирая глаза.
– Уже вечер? – хрипло спросила она. – Я что, проспала полдня?
Лилиан криво улыбнулась:
– Ты проспала целый день и еще полдня, дорогая. Мы с Уэстклиффом ухаживали за Сент-Винсентом, а Роган занимался делами клуба.
Эви облизала пересохшие губы и села прямо.
– Себастьян... как он? – Сердце ее глухо забилось в ожидании ответа.
Лилиан взяла ее обветренную руку в свои и ласково спросила:
– Что ты хочешь услышать вначале – хорошие новости или плохие?
Эви покачала головой, не в состоянии говорить.
– Ладно, – сказала Лилиан, – начну с хороших новостей. Лихорадка прошла, и рана больше не гноится. – Она усмехнулась и добавила: – Ну а плохая новость заключается в том, что тебе придется терпеть его до конца жизни.
Эви расплакалась. Прикрыв глаза рукой, она содрогалась от рыданий, чувствуя, как Лилиан крепче сжала ее пальцы.
– Да уж, – раздался ее иронический голос, – я бы тоже плакала, будь он моим мужем, правда, совершенно по другой причине.
Эта реплика вызвала у Эви смешок, пробившийся сквозь приглушенные всхлипывания, и она покачала головой, все еще прикрывая глаза, из которых ручьем текли слезы.
– Он в сознании?
– Да, и уже несколько раз звал тебя, крайне недовольный, что я отказалась разбудить тебя по его первому требованию.
Опустив руку, Эви посмотрела на подругу сквозь пелену слез.
– Это вовсе не потому, что он не испытывает б-благодарности, – поспешно сказала она. – После всего, что ты сделала...
– Не стоит извиняться за этого типа, – иронически заметила Лилиан. – Я его неплохо знаю. И не верю, что он способен любить кого-нибудь, кроме самого себя и, возможно, немного – совсем немного – тебя. Но если он сделает тебя счастливой, полагаю, мне придется терпеть его присутствие. – Она сморщила нос, принюхиваясь в поисках источника неприятного запаха, и обнаружила его на рукавах собственного платья. – Фу! Как хорошо, что мое семейство владеет компанией по производству мыла! Мне понадобятся сотни кусков, чтобы избавиться от запаха этого чудовищного снадобья.
– Я никогда не смогу отблагодарить тебя за заботу о Себастьяне, – пылко произнесла Эви.
Лилиан встала с постели и потянулась.
– Чепуха! – последовал бодрый ответ. – Это стоило того. Сент-Винсент теперь мой должник. Он никогда не сможет смотреть на меня без унизительного сознания, что я видела его голым и совершенно беспомощным.
– Ты видела его голым? – Брови Эви взлетели к волосам.
– О! – небрежно отозвалась Лилиан, направившись к двери. – Местами. Это было неизбежно, учитывая расположение раны. – Помедлив у двери, она бросила на Эви лукавый взгляд. – Должна признать, что слухи, которые до меня доходили... не соответствуют действительности.
– Какие слухи? – тупо спросила Эви; но Лилиан только рассмеялась и вышла из комнаты.
Глава 20
Не прошло и недели, как Себастьян превратился в наихудшего пациента, какого только можно было вообразить. Он поправлялся с поразительной скоростью, хотя и недостаточно быстро, с его точки зрения, и изводил себя – и всех окружающих, – нарушая все мыслимые запреты. Он хотел носить повседневную одежду, требовал нормальной еды и настоял на том, чтобы вставать с постели и ковылять по комнатам и верхней галерее, упрямо игнорируя протесты доведенной до отчаяния Эви. При всем понимании, что выздоровление требует времени и терпения, Себастьян просто не мог вести себя иначе.
Никогда ни от кого не зависевший, он теперь был обязан жизнью Уэстклиффу, Лилиан, Кэму, а более всего Эви... и задыхался под гнетом благодарности и стыда. Не в силах смотреть им в глаза, он прятался под маской раздражительности и хамства.
Хуже всего были моменты, когда он оставался наедине с Эви. Каждый раз, когда она входила в комнату, он ощущал незримую связь, прилив какого-то незнакомого чувства и отчаянно сопротивлялся ему, ведя изматывающую борьбу с самим собой. Было бы легче, если бы ему удалось вывести ее из себя, втянуть в ссору – все, что угодно, лишь бы установить между ними дистанцию. Но Эви откликалась на каждое его требование, каждый каприз с бесконечным терпением и сочувствием. И явно не ждала от него благодарности, ибо ни разу не намекнула на то, что он ей чем-то обязан. Ее нельзя было упрекнуть даже в том, что она кудахчет над ним, как наседка. Она ухаживала за ним с мягкой деловитостью и деликатно оставляла его одного, если только он сам не требовал ее присутствия.
Себастьян, никогда ничего не боявшийся, был в ужасе от власти, которую она приобрела над ним. Он боялся собственной потребности постоянно видеть Эви, слышать ее голос. Он жаждал ее прикосновений, упиваясь нежной лаской ее пальцев, казалось, проникавшей в его плоть и кровь. То, что он испытывал, не укладывалось в рамки сексуального влечения... Это была своего рода одержимость, неодолимая и благоговейная, от которой не было лекарства.
Сознание, что Эви пытались убить, пробуждало в душе Себастьяна нечто дикое и неподвластное разуму. Он жаждал крови Булларда. Ему хотелось разорвать негодяя на куски. И тот факт, что он прикован к постели, пока Буллард свободно рыщет по Лондону, сводил его с ума. Его ничуть не успокоили заверения полицейского инспектора, что для поиска злоумышленника делается все необходимое. Вызвав к себе Кэма, он распорядился нанять несколько частных сыщиков, служивших ранее на Боу-стрит, чтобы ускорить расследование. И поскольку это было единственное, что он мог сделать на данном этапе, Себастьяну ничего не оставалось, кроме как беситься от вынужденного бездействия.
Через пять дней после окончания лихорадки Эви распорядилась, чтобы в комнату принесли ванну. Пока Себастьян отмокал в горячей воде, Эви побрила его и помогла вымыть голову. Чистый и насухо вытертый, он вернулся в постель, застеленную свежими простынями, и позволил Эви перевязать его рану. Пулевое отверстие заживало так быстро, что они отказались от примочек, ограничиваясь перевязками, чтобы содержать рану в чистоте. Хотя ранение еще давало о себе знать, откликаясь тупой болью на резкие движения, Себастьян не сомневался, что через пару дней сможет вернуться к привычной жизни. Не считая, конечно, его любимого занятия, которое из-за его идиотской договоренности с Эви по-прежнему оставалось под запретом.
Платье Эви промокло во время купания, и она вышла, чтобы переодеться. Из чистой вредности Себастьян позвонил в серебряный колокольчик, оставленный у кровати, через пару минут после ее ухода.
Эви поспешно вернулась, одетая в халат.
– Что случилось? – спросила она с беспокойством.
– Ничего.
– Что-нибудь с твоей раной? Болит?
– Нет.
На лице Эви отразилось облегчение. Подойдя к постели, она забрала колокольчик из рук Себастьяна и вернула его на ночной столик.
– Знаешь, – задушевно произнесла она, – я ведь могу и забрать у тебя колокольчик, чтобы ты не звонил без всякого повода.
– Я позвонил, потому что ты мне нужна, – натянуто отозвался он.
– Зачем? – поинтересовалась она терпеливым тоном.
– Затем, чтобы раздвинуть шторы.
– И нельзя было подождать?
– Здесь слишком темно. Мне нужен свет.
Эви подошла к окну и раздвинула бархатные шторы, впустив в комнату бледный зимний свет. С распущенными рыжими локонами, свисавшими почти до талии, она напоминала Мадонну с картины Тициана.
