Серебряные крылья, золотые игры (ЛП) - Марсо Иви
Ты сделал это сам, Бастен, ― напоминаю я себе. ― Ты велел ей сделать все, что в ее силах, чтобы сбить Райана со следа. А чего, черт возьми, ты еще от нее ожидал?
Обхватив его шею руками, она шепчет на ухо.
― Знаешь, чего я хочу, Райан? ― Повернувшись к нему лицом, она слегка прижимает край ногтя к нижней губе. ― Я хочу, чтобы ты поцеловал меня здесь.
Всплеск молчаливой ярости затапливает мое горло. Я сжимаю челюсть, чтобы удержать бурю, бушующую под моей стоической внешностью.
Неужели для нее это игра?
― Дорогая, я живу, чтобы угождать тебе. ― Райан обхватывает двумя руками ее затылок и приникает к ее губам в поцелуе, который дразнит так же сильно, как и доставляет удовольствие. Его язык ласкает ее верхнюю губу, просясь войти, но Сабина отодвигается ― глядя на меня ― и касается своей челюсти слева.
― Теперь сюда.
Райан усмехается, готовый к любой игре.
― Считай меня своим рабом. ― Его горячий рот двигается по ее челюсти к подбородку.
Медленным, рассчитанным движением Сабина наклоняет шею и проводит пальцем по впадинке у основания горла.
― Теперь сюда.
Когда Райан набрасывается на нее с поцелуем, мои мысли щелкают, как замок. Эта маленькая дикая кошечка. В эту игру я уже играл. В нашу ночь в гостинице «Мэниуотерс» я поклялся, что поцелую ее в каждое из этих мест.
Позже, у водопада, я выполнил это обещание.
Губы.
Челюсть.
Основание шеи.
Далее ее родимое пятно…
― Теперь здесь. ― Ее глаза вспыхивают, когда она проводит пальцем по отметине богов, едва прикрытой влажной тканью, облепившей ее грудь.
Когда Райан целует верхнюю часть ее груди, я смотрю с откровенным вожделением ― мужчина, уничтоженный простыми действиями женщины, и его соперник, овладевающий ей в дымке пара.
В ее голубых глазах больше нет той ярости, с которой она бросалась на меня. В их кобальтовых глубинах отражается лишь моя собственная запретная потребность. Она успокаивает подозрения Райана, целует его, передавая секретным кодом, что каждое слово предназначено мне.
Черт. Мои глаза ― голодные предатели, пожирающие каждую деталь. Мои яйца болят от напряжения. Следующее в нашей игре? Это был ее нежный сосок. Если Райан хотя бы подышит на этот бутон, зверь во мне возьмет верх…
― Мой Верховный лорд. ― Страж торопливо направляется к ручью, костяшки пальцев белеют на рукояти меча, когда он отводит взгляд от почти обнаженной женщины своего господина. ― Мои извинения, но у нас проблема.
Райан бросает на солдата взгляд, способный разрезать сталь Голата.
― А это, блядь, не может подождать?
Страж опускает голову и шепчет Райану на ухо. Я наклоняю голову, чтобы не пропустить ни слова.
― Это один из слуг, милорд. Которых мы наняли у мадам Анфрей. ― Страж указывает за спину, где двое часовых удерживают темноволосого слугу с повязкой на одном глазу. ― Он пробрался сюда под видом носильщика, но на самом деле он священник. Он служит Великому клирику Беневето.
Лицо Райана темнеет, как ночная буря. Он громко рычит:
― Этот человек ― шпион?
― Я не шпион! ― раздается голос одноглазого, тихий, но уверенный. ― Я пришел сам, замаскировавшись, чтобы избежать мести Красной церкви. Я хочу рассказать вам, Верховный лорд Валверэй, правду о том, что происходит в замке Хеккельвельд. Я не могу допустить, чтобы Великий клирик манипулировал мной, заставляя и дальше злоупотреблять своим даром, и все это якобы во имя Бессмертных.
Глаза Райана сужаются до таких тонких щелей, что сквозь них не могла бы проскользнуть игла. Он с любопытством спрашивает:
― Это имеет отношение к Великому клирику?
Одноглазый священник кивает.
Райан подает сигнал солдатам.
― Отведите священника во вспомогательный шатер за каретами. Подальше от посторонних глаз.
Я вздрагиваю, ведь столько раз слышал этот код, означающий неизбежную пытку.
Райан рассеянно смотрит на меня, снимая Сабину со своих колен.
― Вульф. Отведи леди Сабину обратно в шатер. Она под твоей зашитой.
Он поспешно вылезает из воды, натягивает ожидающий его халат и задумчиво зачесывает волосы назад. Когда он и солдаты удаляются в сторону вспомогательного шатра, мой взгляд падает на Сабину.
Под моей защитой?
К черту Великого клирика. К черту все сплетни, которые принес этот священник. Единственное, что меня волнует в этом мире, ― это женщина, чей похотливый взгляд на меня ― лезвие, которое крутится в моей груди, уничтожая мою решимость.
Однажды она спросила меня, люблю ли я ее. Я думал, что слишком испорчен, чтобы даже понять значение этого слова. Но теперь, когда в моей груди поселилась эта легкая боль, когда мое сердце бьется только для нее, когда единственное, чего я хочу, ― яростно защищать ее, я понимаю, каким чертовым идиотом я был.
Я тихо говорю:
― Да, это так.
***
Слуга ждет с халатом, когда Сабина выходит из горячих источников, но я выхватываю ткань из его рук и сам распахиваю ее ― я ни за что не позволю другому мужчине одеть ее.
Когда она ступает на мягкую траву, туника облегает ее изгибы, как вторая кожа, а вода стекает по ее идеальным ногам. Я не уверен, что пульсирует сильнее ― мое сердце или мой член.
― Спасибо, ― тихо говорит она, когда я расправляю ткань, позволяя своим рукам на секунду задержаться на ее плечах. Я ничего не могу с собой поделать ― я чувствую первобытное желание к этой женщине. Я готов зарубить десятерых Бессмертных, лишь бы остаться рядом с ней еще на один вздох.
Но слуги наблюдают. Я отступаю назад, отводя взгляд.
Над головой собираются тучи, но дождя пока нет. Она тихо идет за мной по тропинке, ее шаги похожи на мягкий стук капель дождя, пар, поднимающийся от ее кожи, так и просится, чтобы его слизали. Моему телу наплевать, что она принадлежит другому мужчине. Мои яйца болят. Мой член увеличивается, тяжелея от потребности. Каждый удар крови по моим венам требует прекратить эту пытку.
Она спотыкается о корень и рефлекторно хватает меня за руку. От одного этого прикосновения по моему организму проносится заряд, и все моральные устои уничтожены.
Что я могу сказать? Я не святой.
Как только мы оказываемся наедине, я оттаскиваю ее с тропинки к плакучей иве. Качающиеся ветви ласкают нас, когда я прижимаю ее спиной к стволу и сжимаю обеими руками ее челюсть.
― Тебе не нужно было трахать его своим ртом, ― бормочу я пересохшими губами.
Она смотрит на меня с вызовом, вытягивая губы так, что они почти касаются моих.
― Я хотела поцеловать тебя, идиот.
― Тогда поцелуй.
Наконец-то я краду поцелуй, который необходим мне как воздух. Наши губы встречаются, как океаны, сталкиваясь и разбиваясь, пока я не перестаю понимать, где кончаюсь я и начинается она. Я прижимаюсь к ней всем телом, впечатываю ее в ствол ивы, давая ей почувствовать, как сильно я ее хочу.
Из ее горла вырывается слабый стон, и я почти умираю от удовольствия.
― Бастен… ― задыхается она.
Но я проглатываю ее слова, потребность прикоснуться к ней всепоглощающая, доводящая меня до первобытного состояния. Я просовываю язык между ее зубами и провожу кончиком по нёбу, что дарит мне еще один стон.
Резкий смех со стороны горячих источников прорывается сквозь деревья, возвращая меня к реальности. Я разрываю поцелуй и упираюсь лбом в ее лоб, не зная, смогу ли я когда-нибудь снова нормально дышать.
― Не здесь, ― бормочу я. ― Это слишком близко к остальным.
Она кивает, ее зрачки расширены от похоти, и она вкладывает свою маленькую ручку в мою. Как будто она мне доверяет. Мой пах напрягается с каждым шагом, чувствуя, что освобождение, возможно, уже близко. Мы выходим по тропинке на ярмарочную площадь, которая представляет собой город-призрак. На фуршетных столах ― беспорядок из недоеденных слив, пролитого вина и опрокинутых мисок с орехами, разворованными птицами. Лишние халаты небрежно наброшены на ветки деревьев. Половина лоз из полевых цветов висит кое-как, сорванная пьяными гуляками.
