Мари Аделайн - С.Е.К.Р.Е.Т.
Тео уловил перемену в моем настроении:
— Все в порядке?
— Да. Просто... Просто я никогда в жизни так не делала. Не в моих правилах цеплять незнакомцев и с ходу ложиться с ними в постель.
Мужчины от С.Е.К.Р.Е.Т. тоже были незнакомцами, но тамошние женщины их знали.
— Ну и что? В чем преступление?
— Я считала себя не такой.
— «Такой» — это решительной, отважной.
— Правда? Неужели это я?
— Честное слово, — ответил он, поглаживая меня так ласково, что трудно было поверить, что мы едва знакомы.
Потом Тео подтянул тяжелое пуховое одеяло и укрыл нас обоих.
Когда я через шесть часов проснулась, его уже не было, и это меня, как ни странно, не огорчило. Я была счастлива с ним, но и расставшись, не испытывала чувства утраты. Он был мил, однако я радовалась, что проведу оставшиеся дни в одиночестве. Правда, записку, которую я нашла в ванной, мне было все-таки приятно прочесть.
«Кэсси, ты прекрасна. Я опаздываю на работу! Ты знаешь, где меня найти. A bientdt Тео».
Прим. перев.
Мы сидели в коуч-центре. Матильда восхищенно рассматривала фотографии, а я без умолку трещала о том, как здорово было снова погонять по крутым склонам, и расписывала гору Блэккомб, на которой провела последний день. Дэника принесла нам кофе и зависла над снимком Марселя, где мы с Тео поглощали фондю.
— Милашка какой, — пропела она и ушла, оставив нас с Матильдой наедине.
Матильда пришла в восторг, когда я рассказала про Тео. Она расспросила обо всем: как мы встретились, что он говорил, что я отвечала. Потом я поведала ей... о том, что он сделал.
— Понравилось? — спросила она.
— Да, — ответила я. — Я, может быть, повторю. С правильным партнером. Кому я буду доверять.
— У меня для вас кое-что есть. — Она выдвинула ящик стола и достала маленькую деревянную шкатулку.
Когда Матильда ее открыла, на черном бархате сверкнула подвеска Шага восьмого.
— А я-то думала, что Тео — фигура случайная.
— Это совершенно неважно, случайная или нет.
— Не понимаю.
— Этот Шаг означает Бесстрашие.Это не просто смелость, потому что вы рисковали необдуманно, без подготовки. «Лови момент» — вот лозунг Бесстрашия.Поэтому неважно, имеет Тео отношение к С.Е.К.Р.Е.Т. или нет. Вы заслужили эту подвеску.
Я вынула ее из коробки, повертела и прикрепила на место; вскинула руку и восхитилась мелодичным звоном. Так кем же был Тео? Случайным человеком, который увлекся мною? Или агентом S.E.C.R.E.T? Узнать было негде. Но Матильда, наверное, права: разницы никакой.
— Буду считать, что я сама очаровала Тео, — сказала я. — Хотя все еще сомневаюсь.
— Все хорошо, Кэсси. Славно, что вы больше не чувствуете себя ненужной и одинокой. Вы, моя дорогая, расцвели.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
С приближением праздника Марди Гра весь Новый Орлеан уподобился невесте, занятой последними приготовлениями к судьбоносному дню. Неважно, что год назад было то же самое, и будет в следующем, и вообще ежегодно, — Марди Гра всякий раз казался последним и лучшим.
Когда я сюда переехала, меня заворожили крю[5]— стар и млад, устраивавшие балы и строившие колесницы для парада. Я не понимала, зачем тратить столько времени на костюмы и мишуру. Но, прожив здесь несколько лет, я начала постигать фаталистическую натуру среднего новоорлеанца. Горожане стремились жить сегодняшним днем.
Даже пожелай я стать членом крю, у меня бы ничего не вышло — попасть в старейшие с названиями «Протей», «Рекс» и «Бахус» было немыслимо, если в твоих жилах не текла кровь аристократов Байю. Но с приближением к концу моей истории с С.Е.К.Р.Е.Т. мне все больше хотелось влиться во что-то или куда-то вступить — то было, как ни крути, единственное средство от одиночества. Я начинала понимать, что в меланхолии нет никакой романтики. Это был лишь красивый синоним депрессии.
Еще за месяц до Марди Гра я не могла пройти по Мариньи или Тримею, не говоря уж о Французском квартале, чтобы не позавидовать кружкам рукодельниц, собиравшимся у подъездов. Они шили яркие костюмы, покрывали блестками причудливые маски и высоченные головные уборы с перьями. В другой раз, вечерами, совершая пробежку по району Уорхаус, я замечала в приоткрытых дверях художников: те, прикрыв лица, орудовали аэрозольными баллончиками, нанося последние штрихи на разукрашенные карнавальные платформы. Внутри у меня что-то екало, и я впитывала капельку радости.
Но было действо, которое неизменно наполняло меня чистым ужасом: «Ревю девочек с Френчмен-стрит». То был бурлеск на Марди Гра с участием женщин, работавших в ресторанах и барах Мариньи. Трачина, входившая в оргкомитет этого шоу, в котором наша округа отдавала должное эротизму, из года в год небрежно спрашивала меня, не хочу ли я поучаствовать. Я неизменно отказывалась. Категорически. Уилл разрешал девочкам репетировать танцы на втором этаже кафе, всякий раз замечая, что если двадцать девиц способны отплясывать там без ущерба для старых перекрытий, то вряд ли что-то случится с парой десятков клиентов, спокойно обедающих за столиками.
Но в этом году Трачина не только не стала меня упрашивать, но и сама отказалась от участия в смотре, сославшись на семейные обстоятельства. Уилл говорил мне, что брат ее вступил в переходный возраст и с ним становится все труднее, а я старалась учитывать это всякий раз, когда меня подмывало нелестно о ней отозваться.
Я удивилась, когда Уилл сам подкатил ко мне с предложением присоединиться к девочкам.
— Ну же, Кэсси. Кому еще представлять кафе?
— Делл. У нее ноги что надо, — отозвалась я, сосредоточенно протирая кофеварку и стараясь не встречаться с ним взглядом.
— Но...
— Нет. И больше ни слова об этом.
Ставя точку, я высыпала с подноса в помойку пустые молочные пакеты.
— Сдрейфила, — поддразнил меня Уилл.
— К вашему сведению, мистер Форе, я в этом году отмочила несколько таких номеров, что вы содрогнетесь. Моя отвага имеет границы, и я их знаю. А значит, не собираюсь трясти сиськами перед толпой пьяных мужиков.
В тот вечер, когда был назначен смотр, я уже второй раз за неделю подменяла Трачину и закрывала кафе. В восемь часов, переворачивая стулья, чтобы пройтись по полу шваброй, я услышала отзвуки последней репетиции наверху — надо мною словно резвился табун развеселых пони. Девочки выступали по очереди; все это сопровождалось смехом, свистом и улюлюканьем, и во мне пробудилось уже подзабытое чувство одиночества и никчемности вкупе с мыслью, что уж меня-то точно подняли бы на смех, учуди я что-то подобное. В мои тридцать пять, почти тридцать шесть, я была бы среди них самой старой после Бетти-Пароход и Кит ДеМарко. Кит работала барменшей в «Пятнистом коте» и в сорок один год еще считала возможным красить волосы в синий цвет, как у феи, и надевать джинсовые шорты с бахромой. Бетти-Пароход правила старомодным табачным киоском в «Уютной гавани», ежегодно появлялась в одном и том же карнавальном костюме и похвалялась, что носит его уже тридцать шесть лет подряд, а он ей по-прежнему впору. Ну и потом — я никак не могла танцевать рядом с Анджелой Реджин, статной божественной гаитянкой, которая работала горничной в отеле «Мейсон» и подрабатывала джазовым пением. Ее тело было настолько прекрасно, что не было смысла завидовать.
