Клетка (СИ) - Рейвен Елена

— Ты…

— Мне пора на сцену, дорогая, увидимся после.

Медленная музыка — и я на кровати изображаю сгорающую от желания спящую девушку, которая страдает лунатизмом, крутясь на пилоне и катаясь по сцене.

Однако я успеваю только начать номер, как, перекрикивая музыку в зале, раздается “Всем лежать!”. А после замкнутое пространство наполняется запахом порохового дыма, потому как из другого конца от сцены Ерошин и его охранник начинают отстреливаться, продвигаясь ко мне.

— Вася! — я слышу Сашкин голос, но жидкий дым из машины, плюс пороховой, погружают зал в туман. — Вася!

— Не рыпайся, дорогуша, — меня резко дергают за волосы, стаскивая с кровати на сцене. — Или я пристрелю твоего любовничка.

— Отпусти её, ублюдок, тебе не выйти отсюда живым, — Саша забирается на сцену, и я вижу в его руке пистолет, направленный на политика.

— Кто ты такой? Забыл, на кого работаешь?

— Я работаю на ФСБ, урод. И я жалею, что не пристрелил тебя там, в порту.

— Ах, так это ты сливал всё мусорам? А я догадывался, но не мог понять, кто крысятничает: ты или Косарь.

— Саша… — я держусь за волосы, потому что ощущение такое, словно Ерошин готов мне скальп содрать.

— Не дергайся, я сказал! — Андрей дергает с такой силой, что у меня слезы наворачиваются на глаза от боли.

— Больше ты не причинишь никому боли, урод.

Выстрелы звучат одновременно со всех сторон, так что я еле различаю, что творится в клубе, а ещё всё это дополняется истеричными воплями кого-то из танцовщиц. Ерошин дергается рядом и выпускает мои волосы, а я тут же кидаюсь к любимому. Дальше всё происходит, как в самом ужасном кошмаре или крутом боевике.

— Значит, мы все здесь сдохнем, — хрипит Андрей и прицеливается. Ворошилов обнимает меня и резко разворачивает, поворачиваясь спиной к политику, и тут же вздрагивает. Я даже не сразу понимаю, что происходит, пока Саша не начинает оседать, повиснув на моих плечах. Два выстрела в спину, когда любимый закрывает меня собой, и ещё один, словно контрольный, но раненый урод мажет, не попав в Мамбу.

— Саша, Саша… — прижимаю мужчину к себе, не обращая внимания на продолжающий твориться здесь хаос. — Саша… — укладываю его на подушку, что стащила с кровати.

— Я люблю тебя, — хрипло проговаривает любимый и начинает кашлять кровью.

— Саша, — вытираю пеньюаром кровь с губ мужчины. — Я люблю тебя, — слезы начинают течь из глаз. — Не оставляй меня, пожалуйста, любимый. Не оставляй, — наклоняюсь и прижимаюсь к губам его в поцелуе, словно вдыхая в него кислород. — Люблю тебя…

— Я знал… — и он закрывает глаза. А у меня из горла вырывается крик боли и отчаяния, такой, что привлекает внимание всех “маски-шоу”, которые устроили тут конец света.

Глава 25

“Она любит меня, она сказала, что любит меня!” — эта мысль, как заезженная пластинка, крутится в моей голове, и только она и не дает мне надолго провалиться в черноту. Я временами слышу голоса, слышу женский плач, но не могу различить ничего внятного. Боль порой вырывается, но за военные годы я уже свыкся с этим ощущением, и мы с болью неразлучны, словно старые друзья.

Когда впервые прихожу в себя, то ожидаю увидеть рядом Ваську, но вместо неё вижу мать. Так странно и непривычно наблюдать за Ириной Олеговной без паров алкоголя, которые туманят её разум. Мама спит в кресле, положив руки и голову на небольшой столик. Я рад видеть её опрятной и чистой, рад, что она рядом, но куда сильнее меня волнует, где Василиса.

Последнее, что я помню, это как паскуда Ерошин целится в неё, как закрываю любимую собой и слышу её признание и мольбы не оставлять.

“Конечно, я не оставлю, разве может быть иначе? Но где же она сама, неужели, передав меня матери, слилась за ненадобностью?”

Но ведь признание мне не приснилось, она несколько раз сказала, что любит меня, поэтому приподнимаюсь, что заставляет монитор истерично запищать. И это будит мою мать.

— Сашенька, милый, наконец-то ты пришел в себя! — мама оказывается рядом, сжимая мои пальцы. — Я так переживала, что ты так и не проснешься.

— Мама, ты здесь…

— Конечно, я здесь, сына, конечно, здесь, мне как позвонили, так я сразу приехала.

— Кто позвонил?

“Может быть, Василиса?”

— Какой-то Михаил Сергеевич, — она поправляет одеяло у меня в ногах. — Позвонил и сказал, что тебя ранили и ты сейчас в больнице.

— И всё? А где Василиса? — мама отводит взгляд, и я нервничаю ещё больше, повышая голос: — Мама, где Вася?

— Она в реанимации, — мать так и не смотрит на меня.

— Что?! — кажется, сейчас у меня сердце остановится. Одно дело я, пулевым ранением меньше, больше — не так уж и важно, но Васька не должна была пострадать.

— Да, сказали, что она не сразу среагировала на ранение в живот, и начался перитонит.

— Бл**ь! Если этот ублюдок жив, я сам лично его убью!

— О ком ты, сына?

— О том уроде, который ранил нас. Мама, я хочу поговорить с доктором, ты можешь позвать его?

— Да, конечно, — и мать оставляет меня, отправляясь на поиски врача.

А я же строю предположения, где Лисёнок и что с ней. И до такой степени себя накручиваю, что с приходом доктора вместо вопросов получаю укол снотворного от медсестры, чтобы успокоиться.

Проходит ещё, хрен знает, сколько времени, прежде чем я всё же встречаюсь с врачом.

— Ваше состояние стабильно, одна пуля была в мягких тканях, другая застряла в ребре.

— А третья? — я точно помню, что выстрелов было три.

— А третьего ранения нет.

— А что с Василисой Романовой?

— Она сейчас в реанимации, большая кровопотеря плюс перитонит.

— Ранение?

— Да.

— Доктор, когда я могу её увидеть?

— Когда её переведут в обычную палату.

— И когда это случится?

— Не могу вам дать точный ответ. Всё зависит от её состояния и физического, и морального.

— Разрешите мне её увидеть.

— Кем Романова Василиса вам приходится?

— Она моя невеста.

— Хорошо, но лишь на пару минут и если вы наденете средства защиты.

Мне помогают сесть в кресло, наряжая в больничную шапку, маску и перчатки. А так на мне лишь бинты и хлопковые штаны, которые едва не просвечиваются. На другой этаж на лифте, потом по коридору меня везет медсестра, и останавливается уже возле двойных дверей. Но я даже не успеваю спросить, в чем дело, как меня передают с рук на руки другой сестричке.

— Ваша невеста ещё не приходила в сознание. Но состояние и не ухудшилось, а это оставляет надежду на поправку.

Меня подкатывают к больничной койке, на которой лежит моя рыжая птичка. Трубки торчат из её рта, из рук, и даже где-то под прикрывающей живот простыней. И без того светлая кожа лица сейчас выглядит синюшно-бледной.

— Малыш, — сжимаю пальцы той руки, где нет катетера, — как мне жаль, что я не смог уберечь тебя от всех пуль. — рука холодная у неё, но хотя бы не ледяная. — И ты просила не оставлять тебя, а сейчас я прошу. Приходи в себя, Лисёнок, у нас с тобой ещё столько дел.

Может быть, это просто нервный тик, но мне кажется, её пальцы шевельнулись. Поднимаю глаза, всматриваясь в лицо, и вижу, как дрогнув, поднимаются её веки.

— Любимая, — только неимоверное количество трубок мешает мне стиснуть её в объятиях. — Ты очнулась, милая, — я бы и рад подняться, но швы на спине могут разойтись.

— Ещё рано экстубировать её, пока мы не уверены, что в норме показатели после воспаления.

— Главное, что она пришла в сознание, — отзываюсь я доктору, а после вновь поворачиваюсь к Ваське. — Я буду рядом, родная, этажом ниже, а может, скоро и рядом совсем. Главное, поправляйся, любимая, ты нужна мне, — наклоняю голову и прижимаюсь губами к холодным пальцам девушки. Она же сжимает пальцами мои, словно не желая отпускать.

— Всё, ей надо отдыхать.

— Я вернусь завтра, малыш, — отпускаю её руку и вижу страх в голубых глазах. Но слишком быстро её снова погружают в сон.