Denis - Али-Баба и сорок разбойниц
Теперь он был просто игрушкой в ее руках и вскрикнул, не сумев сдержаться. Губы ее сомкнулись, и Али-Баба застонал, когда она сделала ими движение сверху вниз, потом еще, еще…
— Я не в силах более терпеть, моя обольстительная… — стонал он.
— Еще рано, — предупредила она и оказалась поверх его тела. — Сосредоточься на моей груди, отвлекись от беснующегося жеребца в твоем паху, Али-Баба. Вот так… — похвалила она его, когда он вновь принялся ласкать дивные полусферы. Тогда она приподнялась и затем стала опускать свое легкое тело, пропуская в себя его возбужденное естество — медленно, мучительно медленно, покуда оно не скрылось в ее недрах без остатка.
На лице его застыло выражение изумления и восхищения. Он готов был разрыдаться… Он почувствовал, как мышцы ее недр смыкаются вокруг его плоти, сдавливая ее нежно, но сильно. Он сжал ее груди, стараясь из последних сил сдерживать себя. Она приподнялась на его бедрах и, прежде чем он успел запротестовать, опустилась вновь, и вновь, и вновь… Объятие ее дивных бедер было чувственным и сильным. Он хотел, чтобы это блаженство длилось целую вечность… но вот плоть его словно взбухает, трепещет, и его любовные соки вырываются на волю из долгого своего заточения, заполняя собой потайные глубины ее сказочного тела.
Тело ее выгнулось, голова запрокинулась — и она рухнула на него без сил.
Макама двадцать пятая
Суфия убиралась в доме. Хотя точнее было бы сказать, что она пыталась навести порядок. Но мысли ее были столь далеко, что она аккуратно сложила циновки в одном углу комнаты, а казан для плова пыталась пристроить в другом. Конечно, принести от печки тяжелый чугунный казан было делом нешуточным. И только поставив его к стене, Суфия удивилась тому, как тяжело сегодня далось ей раскладывание сухих циновок…
— О Аллах, должно быть, циновки сплетены из какого-то иноземного тростника. Они тяжелы, и повернуть их почти невозможно…
Звук голоса немного привел мысли Суфии в порядок. Она осмотрелась по сторонам и только сейчас заметила, что циновки вовсе не разложены по комнате, а огромный казан, водруженный у стены, отражает солнечный свет, льющийся из узких окон.
— Как же ты попал сюда, о достойный хранитель плова?
Если бы казан мог говорить, он бы, конечно, пожав плечами, ответил, что это она сама его сюда притащила. Но, увы, казан молчал. И потому девушке пришлось самой отволочь его туда, где он был уместен — к плите.
— Что же со мной происходит? — спросила Суфия сама у себя. И конечно, нашла ответ.
Она думал об Али-Бабе. Думала о том, сколь сладкими были его объятия, сколь нежными руки и сколь желанной стала его ласка. Суфия вновь и вновь вспоминала это, первое соединение и все поражалась тому, как не похоже было это на ту унылую любовь, которой потчевал ее муж. А та, последняя ночь запомнилась Суфие не лаской, а странными, оценивающими глазами мужа. О, теперь-то она знала, в чем тут дело…
Да, не стоило сейчас даже пытаться сравнить нежность и ласку Али-Бабы с принуждающими объятиями глупца Арно. И, подумав об этом, Суфия поняла, что полностью излечилась от своей старой любви… Она увидела ее в истинном свете. Вернее, увидела, что в ее замужестве вовсе не было никакой любви. Арно нравилось ее одаривать, получая благодарность, во сто крат превышающую любой дар. А ей? Что нравилось ей? Почему она так страдала, когда он, никчемный, покинул ее? Почему решила свести счеты с жизнью!
— О Аллах, благодарю тебя! Стократ благодарю, ибо ты уберег меня, подарив миг встречи с чудом… Подарив и радость настоящей любви… Что может быть лучше этого? Что может быть лучше мгновения, когда ты готова всю себя отдать ему, ему, единственному!
Суфия готова была вознести Всевышнему еще не одну хвалу, но тут распахнулась калитка, и… И на пороге появился тот, кого она только что назвала никчемным и постылым. На пороге стоял ее муж.
Он, глупец, отнес счастливую улыбку на лице девушки на свой счет.
— Здравствуй, моя прекрасная жена! Ты улыбаешься мне? Ты рада, что я вновь стою на пороге твоего дома?
Суфия почувствовала, что ее ударили по лицу. Вся радость жизни в единый миг покинула ее. «О Аллах, кто этот презренный, который посмел грязными ногами встать на свежие циновки?»
Почему-то мысль о циновках так оскорбила ее, что Суфия мигом пришла в себя. Она почувствовала, что душа ее одевается в ледяной панцирь презрения, а в глазах появляется холодная сталь гнева.
— Что ты делаешь здесь, незнакомец? Как посмел ты переступить порог дома, куда тебя не звали?
— О суровая красота… Ну почему ты не сменишь гнев на милость? Почему вновь называешь меня иноземцем? Ведь это я, твой муж…
— У меня нет мужа… — Суфия эти слова произнесла спокойно и гордо. Да, сейчас она знала, что одинока и свободна. Но это больше не ранило ее сотней кинжалов, не терзало разум. Ибо быть свободной, оказывается, не значит быть изгнанной. Это значит всего лишь, что ты вправе делать то, что считаешь нужным и достойным.
— У тебя есть муж! — в голосе Арно стало звучать раздражение. — Это я. Я пришел в свой дом. Пришел туда, где имею право находиться. Ибо этот дом купил я сам… Как и все, что находится здесь…
— Ты что-то путаешь, незнакомец… Все, что находится здесь, было куплено тем презренным, который назывался моим мужем, но предал меня, уйдя к другой женщине. К женщине, без которой он не мыслил себе ни дня своей новой жизни…
— Но я же пришел! Я понял, какой ошибкой было уйти к ней, понял, что лишь ты царишь в моем сердце…
— Ты вернулся поздно, незнакомец. Мой муж, уходя, сказал, что я могу с ним развестись сама, что он не знает странных обычаев моей родины… Вот я и поступила так, как мне велели мудрые обычаи родины. Я пошла к кади и заявила, что мой муж изменил мне с другой и что я не желаю быть замужем за изменником.
— Но когда же ты успела?.. Ведь не прошло и месяца, как я покинул этот дом…
— Мудрый кади, — продолжила Суфия, казалось, не обратив внимания на вопрос Арно, — верно оценил низкий поступок того, кто назывался моим мужем, и объявил, что теперь я свободная женщина.
— Но я же вернулся к тебе, моя любовь! Я обещаю, что отныне я буду с радостью встречать каждый день жизни, проведенный с тобой. Обещаю, что подарки мои будут самыми дорогими, а если захочешь, мы даже совершим путешествие к берегам моей далекой родины. Никто из твоих соплеменниц не сможет похвастаться таким… Все женщины вокруг будут тебе завидовать… Разве ты не хочешь этого?
— Я не знаю тебя, незнакомец… Я не хочу видеть тебя, иноверец… Я не верю ни единому твоему слову, предатель. Пошел вон из моего дома!
