Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина Александровна "Lina Swon"

-Господи, что ты несешь?! Она просто девчонка, а не какая-то Мата Хари, - вырывается у меня обессиленный смешок, хотя не смешно ни разу. Перед глазами проносится нелепое знакомство, потом тот ожог, встреча ночью, намеренное превышение скорости, попытки отсосать мне…

Зацепок и в самом деле более, чем предостаточно, чтобы состряпать историю и при этом не слишком девочке испачкаться, вот только я не верю. Не верю и все! Не умеет Настька врать, недоговаривать -да, но не врать так в наглую.

Видимо, что-то такое я сказал вслух, потому что сестра, тяжело вздохнув, резюмировала:

-Она, может, и просто девчонка, Серёжа, но Можайский – жадный до власти и денег ублюдок. Если, не дай бог, он узнает, что у тебя с его падчерицей была какая-то связь, поверь, у него хватит рычагов давления, чтобы превратить эту девчонку в кого угодно ради своей выгоды.

С этим я поспорить не мог, но поскольку в отношении Насти для себя уже все решил, то проблемы особой не видел. Оставалось только что-то решить насчет их дружбы с Олькой.

Вот только что?

Запретить?

Оля без сомнения взбунтуется и пошлет меня. Но и позволить – слишком большой риск. Прежде всего, риск для меня.

И я отчетливо понимаю это, наблюдая из окна, как Настька подходит к приехавшей за ней машине. Золотистые волосы развеваются на ветру, юбчонка при каждом шаге дразняще ползет вверх, приковывая взгляд к ее обалденным ногам, от которых у меня в очередной раз дух захватывает и в штанах становиться тесно, стоит только представить, что уже ночью мог быть между этих космических ножек…

Гребанная папка! Если бы не она…

Да, вопреки всем запретам и непреодолимым «но», я всё также хотел эту девчонку. И теперь не знал, что с этим желанием делать, ибо всегда считал, что лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему. Вот только поддаваться нельзя. Никак нельзя.

Глава 7

«Что толку томиться по человеку, если он все равно твоим никогда не будет?»

 -Обязательно набери мне, как приедешь со свидания и освободи завтра весь день, иначе я за себя не ручаюсь! – пригрозила Олька, открывая передо мной парадную дверь.

-Хорошо, - натянуто улыбнувшись, целую ее напоследок и подхватив сумочку, направляюсь к ожидающей меня машине.

Спина прямая, шаг ровный, на губах улыбка – всё, как и час назад, вот только внутри вместо радости и предвкушения, с которыми я вошла в этот дом, пустота. Даже боли нет. Вообще ничего нет. Меня будто эмоционально парализовало, стянуло что-то в груди раскаленным жгутом с такой силой, что не вдохнуть, не выдохнуть. Трясет только всю, как припадочную. Перед глазами стоит искаженное бешенством лицо, и я не могу унять эту дрожь.

Господи, Олин отец. Он – Олин отец!

В голове не укладывается весь этот сюр. И в тоже время все становится на свои места. Пазлы, еще вчера казавшиеся неподходящими, завершают неприглядную картину.

Картину, в которой я влюбилась в нарисованного иллюзиями мужчину и, как полная дура, легкомысленно отмахивалась от любых сомнений, намеков и даже фактов. А ведь всё указывало на то, что за этим образом парня – рубахи скрывается кто-то другой. Кто-то грубый, циничный, жестокий… Но я гнала от себя эти мысли, точнее – как и всякая влюбленная идиотка, верила, что особенная для него, и что по отношению ко мне он честен, открыт и порядочен.

Святая наивность! – как сказала бы моя тетушка. Вот только наивность ли?

Скорее, глупость. А еще самообман и страх.

Я до безумия боялась вновь стать ненужной, второстепенной, «довеском»… Той, кем всегда ощущала себя до встречи с ним. Даже Олька не могла полностью заглушить во мне это чувство ненужности. Я всегда оставалась недолюбленным ребенком, ярмом, висящим на шеях родителей. И только с ним все это вдруг утратило такое фундаментальное значение. Только с ним моя внутренняя зажатость будто исчезла. Не в раз, конечно, но с каждым разговором, взглядом, я чувствовала все больше свободы и все меньше страха быть открытой, быть собой. Я перестала стесняться своих мыслей, своих желаний, своего хобби, перестала казаться лучше, чем я есть. Я просто наслаждалась нашим общением. Его интерес, его внимание, отклик заменили для меня весь мир. И в какой-то момент стало вообще абсолютно все равно, что я не нужна своим родным. Главное - я была нужна ему. Он так всегда смотрел на меня, что не оставалось сомнений - здесь и сейчас только я имею значение, только я ему по-настоящему интересна, только меня он хочет. От этого сносило крышу. Я захлебывалась чувствами, новыми ощущениями, «новой» собой и не хотела ни в чем разбираться. Я просто хотела любить его и делать счастливым. Вот так по-бабски глупо и, пожалуй, все-таки наивно.

Сейчас же от этого становится невыносимо тошно. Господи, такая дура! Зажмуриваюсь, а перед мысленным взором, как кадры киноленты последние полчаса; он врывается в туалет, и грубо, без колебаний добивает меня, показывая мое место в системе своих ценностей, точнее то, что такого места в ней просто-напросто нет. Что я – ничего не значащий эпизод, и ему абсолютно наплевать, как низко он упадет в моих глазах. В конце концов, какая уже разница, если маски сброшены?

Но для меня почему-то разница была. Несмотря на всё, что вскрылось, я не думала, что он НАСТОЛЬКО мерзкий ублюдок, чтобы опуститься до угроз, и вести себя так по-скотски. У меня в голове не укладывалось, как можно утром ласково подтрунивать и писать, что соскучился, а буквально через пару часов вылить ушат помоев, словно перед ним какая-то шваль, прицепившаяся в грязном притоне.

Я, правда, этого не понимала. И не потому, что дура набитая, и жизнь мне казалась сказкой. Нет. Как и все, я знала, что вокруг полно моральных уродов, и всякое бывает. Но знать – это одно, а понять, что именно с тобой случился этот моральный урод – совершенно другое. До последнего надеешься хотя бы на то, что ему хоть немного стыдно, хоть самую малость совестно; что влюбилась ты не в конченную сволочь.

Но, увы. В конченную. Не было ему ни стыдно, ни совестно. Плевать он хотел на меня и на все, что ему не выгодно. Беспринципная, наглая, способная на гораздо более отвратительные вещи, беспощадная зверюга. Глядя в его, горящие бешенством, глаза, я это понимала очень отчетливо. Смотрела и цепенела от ужаса. Почва уходила из-под ног, стоило только в полной мере осознать, кому я позволила коснуться себя, с кем хотела провести сегодняшнюю ночь, о ком, черт возьми, были все мои мысли.

Ведь эта грязная скотина не просто женатик, он – отец моей Ольки! И я целовалась с ним, кончала от его ласк, хотела его… Господи, это какой-то кошмар! Я не представляла, как буду смотреть Проходе в глаза. В эти гребанные, синие – пресиние глаза…

Теперь становилось понятно, отчего так ёкнуло внутри, когда с Олькой встретились взглядами. Видимо, не зря говорят, что сердце не обманешь - угадало оно любимые черты. Пожалуй, над всей этой Санта –Барбарой можно даже посмеяться, но мне ни то, что не смешно, мне никак. Не чувствую ни боли, ни обиды, ни разочарования – ничего не чувствую, да и нечем. Все там оставила: мечты, надежды, душу, сердце, как ту чашку с чаем уронила прямо ему под ноги, а он и раздавил. И нет больше наивной, глупой Настьки, осталась только та, которая никому не нужна. Пустая, раздавленная и оцепеневшая.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍В таком состоянии я приехала домой и провела следующие несколько дней. Я не истерила, не плакала, не жалела себя. Я просто закрылась в своей студии, под которую мне выделили гостевой домик, и свернувшись калачиком в подвесном кресле у панорамного окна, смотрела невидящим взглядом вдаль.

Звонила Прохода, звонила Лиза, звонил папа, но я не отвечала, зная, что как только сделаю шаг из своей психологической изоляции, на меня обрушится весь тот шквал эмоций, который невероятным усилием воли пришлось запереть внутри себя, чтобы сохранить хоть какие-то остатки гордости. Не знаю, каким чудом мне это удалось, но я всеми силами продолжала держать оборону. Я боялась притаившейся где-то на глубине души боли, боялась отчаянья, слёз и бесконечных мыслей о нем. Мне было уютно в моем коконе пустоты и безделья, поэтому я не разговаривала даже с домашними, сославшись на простуду.