Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Эля включила радио. Никита допевал песню о своем одиночестве. Я смотрел на людей за окном, а люди смотрели на нас, на наш огромный и мрачный автомобиль, и, наверное, пытались понять, куда это ползет на ночь глядя заграничный катафалк, неизвестно откуда появившийся на улицах провинциального городка. Наверное, они, эти люди, воображали, что катафалк набит мертвецами, но они ошибались. Кроме водителя и пассажира, в машине никого не было.
Конечно, когда-нибудь мы и превратимся в мертвецов, может быть, даже через пару минут врежемся в грузовик и, окровавленные, медленно испустим дух в искореженном катафалке, но пока еще мы были живы.
Эля, судя по всему, вообще не собиралась умирать, а вот мне было так тошно, так тоскливо, что жить совсем не хотелось. И все из-за треклятой кассеты! Хотя, возможно, кассета здесь ни при чем. Наверное, все дело в ней, моей любимой, которую я не могу ни видеть, ни слышать. Которой я совсем-совсем не нужен.
Я вспомнил, что сказала мне после своего дурацкого теста претендентка номер два: «Робертик, ты ищешь смерть!» Черт возьми, да ведь она права! Я потерял свою любовь, и теперь мне осталось лишь найти свою смерть…
Я представил себе собственные похороны: голый покойник, лысый, валяется вместо гроба в ванне с водой, и по нему ползают жирные мухи, на которых охотятся огромные пауки. Ванна с мертвецом, удавившимся, застрелившимся или пропустившим через себя 220 вольт, стоит у подъезда, прямо на асфальте, и ее окружили зеваки и соседи, никто не плачет, а потом огромные пауки хватают ванну и тащат ее на кладбище. Унылые музыканты дуют в свои тусклые трубы и громыхают тарелками, провожая Роберта Дезертиро в последний путь. Они смело импровизируют на мотив песен Джорджа Майкла и Б. Моисеева. Скрюченный жалкий труп на дне ванны, наполовину скрытый водой, подвывает: «Наверно, я сошел с ума…»
«Заткнись!» — строго приказывает покойнику Паутиныч, главный распорядитель на похоронах, но тот продолжает подвывать, вспоминая, как долгами часами валялся в ванне, ждал ее и слушал музыку, звучавшую по кассетнику на третьем или четвертом этаже.
Пауки, перебирая огромными мохнатыми ножищами, несут ванну по жалким саранским улицам, и все люди, мамы с малышами, старухи с авоськами, набитыми продуктами, молодежь с антизапористым пивом «Толстяк» в руках, останавливаются и во все глаза смотрят на странную процессию, потому что такие похороны видеть им еще не приходилось. Впереди ванны-гроба несколько пауков бережно несут дешевые бумажные венки и портрет покойного в черной рамке и подписью «Разыскивается!»
Машины, троллейбусы тоже стоят, пропуская сумасшедшую процессию, ни один человек не хочет пропустить удивительное зрелище, не видит все это лишь она, моя драгоценная, которой некогда и наплевать на меня, на то, что я умер. Ей без разницы, проехало мне по голове колесо легковушки или я сам удавился в ванной комнате, нарядившись в ее нижнее белье. Уж она-то точно не станем раскапывать могилу, чтобы проверить, на месте ли труп придурка, извращенца и ненормального, — и пока ванна с телом ее бывшего любовника путешествует по саранским улицам, она беззаботно занимается сексом с новым любовничком, голубоглазым брюнетом, делает минет, а затем старательно вылизывает ему зад.
Было бы здорово, если бы у этого подонка было хоть немного благородства, тогда бы он тайком нацедил в кружку ее выделений, примчался на своем шикарном внедорожнике на кладбище и помазал ими губы мертвеца. Больше мне не о чем было бы мечтать, но благородство — непозволительная роскошь для похотливого бизнесмена, ему о благородстве и порядочности ничего не известно, иначе он не стал бы уводить чужую женщину, и поэтому он спокойненько будет постанывать, наслаждаясь старательностью и нежным язычком моей кошечки, пока она вылизывает ему геморройную шишку.
Дальше мне представилась такая картина: процессия прибывает на старое городское кладбище, и у гостеприимно распахнутых ворот меня встречают полуразложившиеся мертвецы, с которыми когда-то я был знаком, — выглядят они отвратительно, как в фильме «Ночь живых трупов», но все они страшно мне рады, потому что я никогда о них не забывал.
Здесь и мой товарищ с черно-красной дырой вместо левого глаза, товарищ, который навсегда остался там, на войне, так и не успев перед смертью помыться. Он без брюк и вместо ног у него голые кости. Баянист-алкаш из 44-й квартиры стоит в распахнутом пальто, в руках у него гармонь, а рядом с ним моя дальняя родственница, умершая от рака, — она говорит мне: «Подонок, ты со мной так и не попрощался! Иди и поцелуй меня в губки! Хе-хе!» Я вижу, что губы у родственницы давно сгнили, и череп, словно наглядное пособие в кабинете биологии, зловеще скалит свои полупрозрачные зубы.
Леша Храмов по кличке Лысый, изрезанный в школе стеклом, тут же. Школьная форма, в которой его похоронили, порядком истлела и висит на нем лохмотьями. «Роберт, — говорит он мне, — не желаешь ли побрызгаться одеколоном „Член мертвого семиклассника“? Запах — шик! Правда, сам член семиклассника давно сгнил», — и Леша смеется.
Придурковатый татарин Рашид стоит с двумя незнакомыми мне и, естественно, мертвыми шлюхами в обнимочку. «Роберт, хочешь развлечься? Если нет, можешь просто посмотреть».
Андрей Баулин держит в одной руке спортивную сумку с ножом, в другой — двустволку, из которой он застрелился и застрелил тестя своего старшего брата. «Хорош ты дурить, Роберт, из-за этих баб, все они — твари и мрази. Возьми ружье и вышиби себе, как я, мозги… или лучше ей…»
Все рады мне, отовсюду только и слышится: «Привет, Роберт! Здравствуй, Роберт! Добро пожаловать на тот свет, Роберт!»
Среди знакомых покойников я вижу и мертвых малышей, всех тех бедняжек, которых взрослые дяди и тети безжалостно травят хлоркой, убивают телевизорами, сбивают автомобилями, которых собственные мамаши выбрасывают с тринадцатого этажа и которые просто умирают от разных болезней. Мне всегда было жаль этих несчастных малышей, и теперь они тоже, как другие мертвецы, рады мне. И я рад им, потому что теперь я буду им вместо отца, матери и Бога. Если несуществующий, как я успел убедиться, Бог не сберег их раньше, то теперь они всегда будут под моей защитой. Я, высовываясь из своей ванны, приветливо машу им рукой, и мне ясна моя вечная миссия: я — Бог мертвых, покровитель несчастных малышей…
8— Эй, Роберт!
— Что?
— Я тебя третий раз зову. Ты не заснул?
— Нет, замечтался немного.
— Ты все думаешь о ней?
— О ком это?
— Не притворяйся. О ней, твоей ненаглядной, — в голосе Эли слышался упрек, и я понял, почему. Она из кожи лезет, вовсю старается доставить мне удовольствие, занимается со мной оральным сексом, который, может быть, совсем ей не нравится, а я, кретин неблагодарный, не могу с ней просто поговорить. Уткнулся, словно индюк, в окно и мечтаю черт знает о чем.
