Добровольно проданная (СИ) - Шагаева Наталья

Наливаю чай, пододвигаю чашку, и он берет ее, касаясь моих пальцев, но я одергиваю руку. Его прикосновения бьют электрическими разрядами, заставляя сердце биться сильнее.

Сажусь напротив, обхватываю свою чашку, обжигая ладони, и дышу его терпко-горьким запахом, Раньше он мне казался тяжёлым, а сейчас я обожаю этот аромат и понимаю, что тосковала по нему. Раньше я все воспринимала иначе, но оказалось, что со временем и с опытом мировоззрение меняется.

— Я был женат, — начинает он и переводит взгляд на стену, которую я расписала переплетениями узоров из цветов. — У меня был сын и жена, которых я любил. У меня было все. Бизнес, деньги, определенное влияние, жена, ребенок, цели и мечты. Как и в любом бизнесе, я имел конкурентов и врагов. Никогда никого не боялся, считая, что все держу под контролем. Да я и сам не безгрешен. По-другому в наше время не взойдёшь на Олимп. Да, я был слишком амбициозен и самоуверен, но даже не подозревал, к чему это приведет.

Анна всегда мечтала о доме у озера. Далеко от города, чтобы вокруг природа и свежий воздух. Я построил его ей так, как она хотела. Он ей нравился, и мы проводили там много времени. И именно тогда я вступил в жестокую войну с местным авторитетом, который решил, что он, сука, царь всея Руси, и я должен перед ним пресмыкаться. Мы не на шутку воевали, уводя друг у друга из-под носа сделки, натравливая друг на друга налоговую и инстанции пострашнее. Он предупреждал меня, угрожал. Но я, бл*ть, был уверен, что эта мразь меня не достанет. Самоуверенность — самый страшный враг. Он предложил мне сделку, естественно, выгодную только в одну сторону, я послал его прямым текстом, унизив. Он сыпал мне в спину проклятья и обещания, что я скоро умоюсь кровавыми слезами. Я ими умылся и не раз…

Адамади замолкает, сглатывает, зажмуриваясь. Делает глубокий вдох, ещё один, словно ему не хватает воздуха; его кадык дёргается с каждым вздохом, и становится понятно, что он не развелся с женой и не бросил сына, как я раньше предполагала. Потому как этот сильный мужчина собирается с духом, сжимая кулаки, я понимаю, что не хочу знать о произошедшем с его семьёй.

— Это случилось осенью. Я провел с ними пару дней в доме у озера, Нюта захотела остаться еще, а у меня случилось ЧП на объекте, и я выехал туда. Естественно, возле дома дежурила машина с охраной. Я страховался, считая свою службу безопасности самой сильной, — он опять замолкает, глотая воздух, а я сглатываю, опуская взгляд на его сильные руки. — Охрану положили. Всю. Грамотно, без шума. Да и кто бы услышал в глуши. Дом заперли снаружи, на окнах были решетки. Я строил крепость, а построил могилу для самых дорогих мне людей. Дом подожгли, предварительно облив все вокруг горючей смесью… — его голос срывается. Константин встаёт с места и подходит к окну. Упирается в стену рукой и смотрит на мрачное небо. Дождь моросит, оставляя разводы на стекле.

— Они сгорели. Заживо, — произносит он мертвым голосом. А мне кажется, что это я только что сгорела. Жутко слышать, невозможно воспринять, как что-то реальное. — Их нашли возле окна.

Анна пыталась укрыть сына своим телом. Предпочитаю думать, что они сначала задохнулись, а не мучились, корчась в агонии, — продолжает говорить Константин. А мне хочется закрыть уши руками.

— Я, конечно, наказал виновных. Мразь и все, кто имел к этому отношение, давно сгнили. Справедливо, они умерли точно так же, как Анна и мой сын. Вселенная любит равновесие. Только легче от этой мести мне не стало. Со временем стало понятно, что палач именно я. Мои амбиции, самоуверенность и вера в непобедимость, Я убил жену и сына! — он опять замолкает.

А я закрываю лицо руками, когда представляю, сколько боли в этом мужчине, ее до сих пор настолько много, что можно почувствовать ментально.

— Я, определенно, сошел с ума. Полюса жизни сдвинулись и стёрлись грани. Я отстроил тот дом заново, восстановил там все до мельчайших подробностей. В определенные даты или когда особенно невыносимо, я ехал туда к своим призракам, в дом у озера. Они были моей семьей. Со стороны, наверное, жуткое зрелище. Я разговариваю с ними… — он сглатывает и замолкает.

А я так и сижу, закрыв лицо руками. Мне больно за него и теперь понятно, почему он настолько холоден, а раньше казался мне равнодушным. Это плохо, но я ревную его к прошлому. Потому что их он по-настоящему до сих пор любит, А нас… И осудить Константина тоже не могу. Завидую его призракам — такая сильная любовь, пронесенная через годы. Это все эгоистично, но я ничего с собой поделать не могу. И мне до сих пор непонятно, за что он так с нами.

— Мой бизнес вышел на другой уровень, — продолжает он, но замолкает, когда слышит плач сына наверху, Проснулся мой мальчик, его кормить нужно, Адамади оборачивается ко мне и смотрит в лицо, Там, на дне его серых глаз, столько всего: ураган чувств и эмоций. — Почему ты назвала его Александром? — хриплым шепотом спрашивает он.

— Потому что это имя связано с тобой, — также шепотом отзываюсь я.

Встаю с места и иду наверх к своему сыну. А у самой опять глаза слезятся, Так много информации и эмоцией за последний час, что меня швыряет из стороны сторону, Пошатывает, но я держусь за перила и иду к своему мальчику, Из комнаты выходит сонная мама,

— Иди, барин трапезничать желает, — усмехается она, но замолкает, когда видит Константина внизу в гостиной.

— Познакомься, мам, это Константин Адамади, отец Сашеньки, — тихо говорю ей и захожу в спальню.

Дышать трудно, подступает очередная истерика, но я сглатываю все, пытаясь взять себя в руки,

Сын все чувствует, Нельзя кормить ребенка с такой болью в душе. Подхожу к кроватке, беру Сашеньку на руки и улыбаюсь ему сквозь слезы.

— Сейчас будем кушать, — покачиваю его, сажусь в кресло для кормления, расстегиваю кофту на груди, отстегиваю специальную лямку бюстгальтера и прикладываю сына к налитой молоком груди. Сашенька сразу успокаивается, причмокивая. Дышу глубоко, быстро моргая, немного успокаиваясь. Мне, как маленькой девочке, хочется получить свою долю тепла и любви от Константина, Хочется, чтобы он дал это тепло нашему сыну. Но и требовать ничего не могу.

Слышу, как Адамади разговаривает с моей матерью, но не разбираю слов. Пусть поговорят-у мамы были к нему вопросы, А у меня уже нет, Я эгоистично все хочу получить просто так, а не потому, что он мне должен.

Мой мальчик хитрит, засыпает, посасывая грудь, но как только я пошевелюсь, открывает глазки и хмурится, не отпуская от себя. Улыбаюсь ему, покачиваясь в кресле, поглаживая сына по попке. Но улыбка пропадает, как только дверь в комнату тихонько открывается, и входит Константин.

Тишина, Я просто наблюдаю, как он присаживается на кровать напротив нас, облокачивается локтями на колени, складывает ладони вместе, прикладывает их к губам и смотрит на сына. Я замираю, практически не дыша, жадно поглощая его эмоции. Он молчит, застывая в одной позе, но его глаза говорят о многом. Там то теплота, то буря. Он то закрывает их, зажмуриваясь, то открывает и улыбается глазами, Становится так хорошо, уютно, словно все на своих местах.

Сашенька наедается и отрывается от груди, моргает, рассматривая комнату, и машет ручками,

— Можно я его возьму? — спрашивает Константин, Киваю и протягиваю ему сына,

— Только аккуратно, головку держи и вот здесь, — говорю я, а Адамади усмехается.

— Я умею держать детей, — поясняет он, забирая у меня сына, и смотрит на него, не отрываясь, — Ну, привет, мой мальчик, моя гордость. Я вернулся, как обещал. А ты берег маму, как я просил? — с теплой улыбкой спрашивает он.

— О чем ты говоришь? — не понимая, спрашиваю я, и прячу грудь,

— Мы уже встречались, в роддоме, — поясняет он, поглаживает кончиками пальцев его ручки, а тот хватает его за палец и сжимает,

— Ты был в роддоме?! — меня словно кипятком ошпаривает,

— Конечно, был. Я очень хотел видеть свое сына.

— Ты был в роддоме, но не зашел ко мне?! — словно умалишённая, повторяю я, — В момент, когда я сильно в тебе нуждалась! В момент, когда я вгрызалась в ладонь от боли и молила бога, чтобы ты пришел! В момент, когда родила и плакала, оттого что не могу разделить с тобой радость! Ты все это время был там и не захотел меня увидеть! — я не кричу, потому что рядом ребенок, но мой тон леденеет, я никак не могу понять, что чувствует это человек!