Нам с тобой нельзя (СИ) - Орлова Юлианна

—Зачем ты унижаешься сейчас? Мне от тебя нужна правда. Что ты делала в том торговом центре, и кто тебя послал? Тогда я отпущу тебя. Обещаю.

Не уверен в этом до конца. Если виновата, я не сдержусь.

Голос рычит, а в голове бесконечная пульсация мешает ясно мыслить.

—Что?! Что ты сделаешь со мной снова из-за нее? Что еще ты не сделал ради свой пресловутой Нади?! Что?! Что мне надо еще сделать, чтобы избавиться от этого наваждения?! Что должно случиться, чтобы ты понял, что она не любит тебя, не любила и любить не будет, а ее дочь никогда не станет для тебя заменой. Никогда!!! Господи, ну почему ты такой непроходимый дурак! Как я жалею, что Николин не прикончил ее, все было бы просто идеально! Она бы навсегда исчезла и не родила свою точную копию! Ненавижу, ненавижу, я вас всех ненавижу!

Кровь шандарахает и растягивает сосуды. Пальцы медленно немеют, а конечности холодеют.

Николин. Откуда она знает его…

Щелчок. До меня как в замедленной съемке долетают ее слова. И все становится на свои места, безумным паззлом складываясь в уродскую картину моей жизни. Безумным водоворотом меня затягивает в события прошлого. Вот как Надя оказалась тогда в клубе, благодаря ей, сука драная. А я все думал, что телефон оставил в клубе, не придал значению особенно, продолжая зависать с новыми подругами на хате. Обнуляя все чувства и эмоции, чтобы не было так невыносимо рядом с ней.

Но все не так. Надя тогда пришла в клуб из-за нее, получается?

— Я бы снова сделала все, чтобы она сбежала! Снова бы согласилась на все условности, что все закончилось! Ненавижу! Ну ничего, твоей Светы уже нет! Нет ее, слышал! Не пришлет она мне больше свои фоточки, не будет у тебя больше шанса трахать дочку своей ненаглядной Нади! — эта дрянь смеется как умалишенная, запрокидывая голову. Бьется ею о стенку и рыдает. —Потому что ее уже пустили по кругу, слышишь?! Да.

Гнев продолжается струиться по телу, выжигает раны в душе. Она и без того исполосована. Кровит и ноет.

Гнев полностью застилает глаза. Как можно сдержаться, когда в полуметре от тебя человек, причастный к боли той, за которую ты готов подохнуть? Ты можешь быть охрененным перцем со всеми вокруг, но ради той единственной ты превращаешься в расплывчатое нечто. И за вот такую единственную ты будешь подыхать и копать сам себе могилу, лишь бы она жила дальше.

Возможно, в этот момент я начинаю в полной мере понимать весь смысла слова «любовь».

—Я убью тебя, — руки сжимают шею, Наташа продолжает сопротивляться, на фоне звучит отборный мат Мора. Он спешно подскакивает ко мне и за шею оттягивает от девушки, но я не вижу ничего, не слышу, лишь точечно продолжаю уничтожать то, что принесло так много боли всем нам. Никогда и никого я еще так сильно не хотел уничтожить, как эту дрянь в данный конкретный момент. Во мне всегда жила ненависть к кому-то, но такой всепоглощающей и черной — никогда. Сейчас она настолько зримая, что можно потрогать, в воздухе витает и мешает мне дышать.

Сердце грохочет о ребра, отдаваясь где-то в горле. Дыхание спирает.

Женский визг бьет по ушам, но меня не трогает. Мор с охраной оттаскивают меня от Наташи, втроем еле удерживая, а затем уводят причину всех проблем, и я понимаю, что выпотрошен. Взгляд падает на экран смарт-часов. Самое время.

—Выжать из нее все. Чего бы это ни стоило, — криком раненого животного кидаю Мору, с трудом поднимаясь с пола, и ухожу встречать Темного. 

29

СВЕТА

Когда кажется, что выхода нет, случается нечто, способное подарить чудо. Ты просто сталкиваешься с этим нечто, и оно вдыхает в тебя надежду. Призрачную и слабую, но все-таки надежду на лучший исход. Так и я, распахнув глаза после очередного забытья, осознаю, что меня развязали, и я больше не сижу на стуле, скованная противными веревками, больно впивающимися в кожу. Эта боль будет преследовать меня всю жизнь. Что тебе нужно пошевелиться, а не можешь. Что хочешь сдвинуться с места, но острые путы не дают. 

Я не слышу голосов, кроме одного. Он гадкий и противный, заставляет испытывать отчаяние. В моем деле это худший помощник.

Сейчас я лежу на матрасе, пропахшем сыростью, и думаю о том, как на самом деле хорошо не чувствовать себя связанным. Как же мало надо человеку, да? В темном помещении нет возможности рассмотреть окружающую обстановку, но, когда глаз привыкает, удается разглядеть контуры стола и стула, а еще двери. Стальной двери, которая явно выдержит и бомбежку. Окон нет. Находиться тут сложно и больно чисто на физическом уровне. О душевной боли я стараюсь не думать, не углубляться, иначе меня расплющит.

Пальцы рук и ног занемели от холода, глотку рвет на части. Хочется в туалет и кушать, так сильно, что живот сводит болезненными судорогами.  Ощущение, что в помещении по меньшей мере минус двадцать, каждый вздох дается с трудом, и ситуацию однозначно усугубляет адский жар изнутри. Как будто я сама представляю собой жаровню. Лед снаружи и яркое пламя изнутри.

Я стараюсь перебороть противные ощущения и встать с матраса, и первый же шаг похож на проход по битому стеклу. Из глаз брызгают слезы, но я глотаю истерику. Не место и не время.

Глаза начинают осматривать окружающую обстановку в поисках того, что можно использовать как оружие. Смешная ты, Света.

Голыми пальцами я вожу по грязному полу, касаюсь каждой поверхности и усиленно думаю. Отсюда самой не выбраться. Никак. В конце концов, я не долбанный супергерой с недюжинной силой, способной побороть и буйвола.  Я не мужик накаченный, а маленькая девочка. Пусть папа и обучил меня многому, так что обезопасить себя я точно могу. В случае чего, хотя бы навредить нападающему.

А там дальше будет что будет.

Моя одежда липнет к телу и абсолютно не греет. Волосы безумным клоком свисают по спине, и это все толкает в пропасть безнадеги.  Пока я не подхватываю саму себя за шкирку и не вынуждаю карабкаться вверх.

—Ну же, думай, Света.

В голове всплывают слова отца о том, что любая проблема имеет как минимум два пути решения, но я осматриваюсь по сторонам и не вижу ни одного. Кто-то поставил в углу помещения жестяное ведро, от этого становится одновременно легче и сложнее, значит, я хоть и справлю нужду, но буду здесь долго. Худо-бедно со стоном боли я использую импровизированный туалет поназначению, а затем с трудом поднимаюсь на деревянные ноги.

Папа учил меня уметь постоять за себя, он учил карабкаться, но я чувствую, что прямо сейчас стою на самом краю пропасти, ведущей в безысходность.

В какой-то момент мое внимание привлекает спинка стула, откуда торчит нечто ржавое и непримечательное на первый взгляд. Пальцы обхватывают металл, и я понимаю, что это старый шуруп, ввинченный так, чтобы спинка не отскакивала назад. Этому стулу лет сто, но сейчас я готова плакать от счастья за подобную находку. Мне с трудом удается прокрутить шуруп, чтобы вытащить свою надежду на спасение, все получается крайне меделнно. Сил на то, чтобы вырвать ржавый металл, практически нет, слезы смешиваются с потом и стекают по лицу безобразными дорожками. Я рвано глотаю воздух и молюсь, чтобы мне хатило сил на дальнейший рывок. Еще чуть-чуть.

Еще.

Когда заветный шуруп оказывается у меня в руках, я падаю на грязный пол и задыхаюсь от боли в легких. Грудную клетку сдавливает бетонной плитой, и в этот момент слышится характерный щелчок двери, а затем душещипательный скрип заставляет меня замереть, прижимаясь щекой к пыльному полу.

—Вставай давай, — прокуренный голос бьет по нервам.

Я молчу, и тогда этот голос становится осязаемым. Его обладатель хватает меня за руку и тянет наверх. Сжимаю руки в кулаки, намертво цепляясь в шуруп.

—Отпустите…меня, — шепчу, когда он тащит меня на кровать.

—Я дурак, по-твоему? — мужик хватает меня за подбородок и поворачивает голову на тусклый свет, льющийся из наполовину распахнутой двери. Снаружи слышится шелест листвы и какой-то монотонный шум. Где мы?