Неджма - Ваниль
— В Лейлу никогда не входил мужчина, я в этом уверена. Ее влагалище нетронуто.
Мои слова, казалось, не успокоили девушку. Она ответила:
— Может, я и девственница, но моя жизнь разрушена! Моя жизнь разрушена! Я больше ни на что не гожусь.
Я попыталась ее утешить, затем собралась уходить, когда Ашаман вскричала:
— Я знаю!
— Что ты знаешь?
— Это из-за мамы.
— Про мертвых вспоминают только хорошее.
— Точно, она закрыла ее, как и нас всех, когда мы созрели.
— Как? — спросила малышка, широко раскрыв глаза. — Что сделала мама?
Ашаман не обратила внимания на сестру. Приподняв брови, поднеся руку к подбородку, разговаривая со своей покойной матерью, она прошептала:
— Мама, ты забыла ее открыть перед браком!
— Что она сделала? — снова спросила Лейла.
— Нам нужно просто раскрыть ее, — продолжала Ашаман, не отвечая на вопросы сестры.
У меня внезапно явилась идея. Я не подала виду и сказала старшей сестре:
— Конечно. Но ты знаешь, что малышку может раскрыть только та, кто ее закрыл. Это она должна произнести формулу.
— Правильно! — воскликнула Ашаман, снова хлопая себя по щеке. — Кто закрыл Лейлу? Великий Боже! Кто закрыл Лейлу?
Я едва удерживалась от смеха, смотря, как худенькая Ашаман ходила туда-сюда по дворику в развевающемся желтом брачном кафтане. Ее озадаченное лицо исказилось, она била себя ладонью по щеке, повторяя:
— Кто закрыл Лейлу? Кто закрыл Лейлу?
Потом спохватилась:
— Я дурочка! Мама должна была обратиться к Зобиде. Это она закрыла моих сестер и меня.
— Вы? — спросила Лейла, изумленно смотря на меня. — Что вы сделали?
— Нет, глупая, — ответила Ашаман, — это не тетя. Это Зобида из Васаха.
Я повернулась к Лейле:
— А ты помнишь ту, кто тебя закрыл?
— Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, и никто мне ничего не объясняет! Ах, если бы мама была жива!
И она снова начала плакать.
— Нужно найти Зобиду! — воинственно заявила Ашаман. И продолжила: — Этим же вечером, обязательно! Нужно спасти честь Лейлы!
***Мы дождались наступления следующей ночи, чтобы пересечь деревню. Укутавшись, мы нервно шагали под лай собак, а луна насмешливо улыбалась нам с неба.
Я без особой уверенности следовала за Ашаман, которая спешила вперед в своей чадре, рассказывая мне о своих страхах:
— Все те, кто никогда не любил мою семью, обрадуются возможности оболгать нас, начиная с моих своячениц!
— Замолчи, у ночи есть уши.
Ашаман не обращала внимания на мои советы:
— После скандала я видела самую молодую из них. Она поторопилась избавиться от хны, которую делила с Лейлой, потому что боялась разделить ее участь!
Мы шли вдоль русла. Влага покинула его, оставив одни лишь камни да колючки.
Увидев другой берег, Ашаман прижала чадру к лицу, и половину ее слов приглушала ткань:
— Негодяйки!.. Мерзавки! и мать Тарека… порочит нашу репутацию… за кого она себя принимает? Кто ее сын? Она считает, наверно, что это пророк Иосиф или калиф Аравии! Бедный секретарь, прислужник!.. Если он и там справляется как… в постели, это не вина моей сестры!
Южный берег хаотично расстилался перед нами, растерзанный скопищем хижин, погруженных в настороженную тишину. Только несколько огней освещали хижины с земляным полом, склады зерна, где бродили покорные курицы и бесхвостые петухи. Шатались мужские тени, вытянув вперед руки и ища в темноте свой дом.
Ты знаешь это, как и я, Али. В Васахе живут самые бедные, отбросы общества, читающие по кофейной гуще, похитители мулов, безработные, проститутки, все, кого Бог втолкнул туда, где сожительствуют порок и неустроенность, куда Зебиб выбрасывает грязь и болезни, страхи и смутьянов, где сеет и пожинает самые ужасные происшествия. Только жандармы рискуют соваться в эту кучу мусора на свой страх и риск, некоторые игроки в мезуар и сутенеры, собирающие с проституток налог пропорционально их прелестям, иногда возрасту, почему не форме влагалища, в конце концов! Именно сюда пробирается по вечерам знать Зебиба, которая считает себя защитниками нашей чести днем и забывает ее ночью между бедрами проституток. Муж Ашаман, к примеру. Я знаю, что ей об этом не известно. Я не собиралась ей говорить, и, в любом случае, она, даже если бы знала, притворилась бы, что ничего не видит. Возможно, она стремилась восстановить репутацию своей сестры из страха, что ее собственная будет разрушена членом ее мужа.
Мы бросились к первому женскому силуэту, склонившемуся перед хижиной:
— Вы знаете, где живет Зобида?
— Кто?
— Зобида.
— Халима? Я не знаю! — ответила пожилая женщина, широко и безумно улыбаясь.
— Нет, Зобида, Зобида.
— Бадра? Это луна. Зобида — это большая шлюха. А меня давно уже больше не берут!
— Вы ищете Зобиду?
Мы оглянулись. Перед нами появилась огромная негритянка, сестра ночи.
— Вы ее знаете?
— Да.
— Вы можете показать нам ее дом?
— Она уехала на юг, в Ранжер, и вряд ли вернется, — добавила наша собеседница таинственным голосом. Потом спросила, набрасывая покрывало на спину старухи: — Откуда вы?
— С северного берега.
— У женщин богачей дурно пахнет влагалище! — выплюнула старуха нам вслед.
***Весь Зебиб собрался у постели девственницы! Все сокрушались о том, что процессу лишения невинности помешали! Как все спешили соболезновать судьбе Лейлы, которую десятки крестьянок приходили прижать к груди, где билась ложь, к сердцу, созданному для заговоров! «О, это не смертельно, дорогая моя! Пусть Бог ослепит твоих врагов и отрежет их лживые языки!» Шепот и слезы, которые стекали к ней в кровать с тайной радостью, что они избежали такого же несчастья, — я готова спорить, что это так. Эти мегеры наслаждались слухами, пуская их по ветру как ни в чем не бывало, вытряхивая белье на террасах или катая зернышки кускуса. И к тому же, зачем катать зернышки весь день, я тебя спрашиваю, если не потому, что им нечего делать, этим самкам, испортившимся оттого, что они много сидели на одном месте, этим хищницам, которых Бог забыл в ловушках, под самцами, которые проводят время, мочась на деревья, как псы, почесывая свои яички, как будто у них чесотка, и ожидая часа молитвы, которую произносят только из страха перед имамом, а не перед Аллахом, и меня не убедить в обратном!
Отец Лейлы наблюдал, как все ходят перед его закрытыми ставнями. Он больше не рисковал выходить наружу, даже чтобы пойти в мечеть. Что до его старших дочерей, они вернулись к семейному очагу, закутавшись в чадру и с камнем на сердце. Только Ашаман решила ненадолго остаться под родительской крышей из страха перед шутками своей собственной новой семьи и в надежде найти выход для сестры, как она повторяла, задумавшись и приложив ладонь к щеке.
