Андрей Неклюдов - Фитомания
Мы лежали с ней рядом на крае коварного озерца, а наши ноги, опущенные в его растительную гущу, продолжали щекотать ненасытные создания. Мы жарко дышали и время от времени вздрагивали – то ли от этих змеиных касаний, то ли от пережитого экстаза.
5
Всю последующую ночь я вновь и вновь возвращался мыслями к тому болоту. А когда на рассвете я вышел из палатки по нужде и развратные растения этого бесовского острова опутали мои ноги, а к телу потянулись, раскрываясь на глазах, громадные бутоны – багряные, пурпурные, оранжевые с черным исподом, бокальчатые, воронковидные, одногубые и двугубые, – я вдруг ясно осознал, что влип. Я увяз, как муха в кувшинчике насекомоядного растения, я пленен этим островом навсегда (а «навсегда», как я понял, измеряется здесь двумя-тремя неделями). Казалось, и цветы это поняли и тянулись ко мне замедленно, томно, уверенные, что теперь я от них никуда не денусь. Они легко простили мне вчерашний срыв, как прощает женщина партнеру его неистовства. Они окружили меня своим греховным ароматом и нежными прикосновениями. И, как хмельной, я рухнул в самую гущу буйного цветника.
Трудно сказать, сколько времени я нежился и изнывал от блаженства в этом сладком цветочном плену. Точно одно – вечером я опять очутился в том злачном болотце. Погруженный по грудь, я чудом удерживался, раскинув руки вдоль его рыхлого края. А опутавшие меня, извивающиеся серо-голубые стебли, получившие меня в свое полное распоряжение, умело, утонченно и жадно выдаивали из меня мои жизненные соки.
Несколько дней подряд я не покидал это пагубное место, забыв про питье, пищу и сон, время от времени лишь выползая на мшистый берег, чтобы не умереть от перевозбуждения, и отдыхал с полчаса. Как-то в период такого отдыха у соседнего болотного окна я заметил человека, голого, как и я. Но затем он потерялся из виду и больше не показывался – возможно, не удержался и канул навек в шевелящуюся топь. Лениво я подумал о том, что я не должен был поддаваться. Ведь я прибыл сюда, чтобы написать правду об этом острове, а сам погряз в его безудержном разврате.
День на третий или четвертый я выполз наконец полностью, совершенно опустошенный, и проспал здесь же, на мягком, как постель, мху, едва ли не сутки. Пробудился я не то от голода, не то от нового плотского желания. Но одновременно я вспомнил про свою китаянку и, пошатываясь, побрел к лагерю. Странное тарахтенье над головой заставило меня поднять глаза. Кажется, впервые за время моего пребывания на острове я увидел в небе вертолет. Однако я был настолько истомлен, что не придал этому значения.
Американец лежал в той же позе, но с закатившимися глазами, и изо рта у него вырывались хрипы. Цветы, по очереди припадая к нему, выкачивали из него семя. Дождавшись, когда он обмякнет, я поинтересовался, где женщина.
– Где? – переспросил он, глядя на меня пустыми глазами. – Там же, где и все – те, что прибыли раньше или вместе с ней. Там, где скоро и мы с тобой окажемся, дружище. Она созрела для орифис.
– Где это? Как мне найти это место?
– Там, – махнул он неопределенно рукой. – А теперь оставь меня.
– Скажи, где! – Я попробовал встряхнуть его за плечи, но сил на это не нашлось.
– Вижу, ты тоже созрел, – ухмыльнулся он. – Что ж, это недалеко… держи все время на полдень, пока не начнется спуск… Ну а там уж не пропустишь, будь спокоен. Только учти: оттуда ты уже не вернешься. – И он устало прикрыл глаза.
… Он был прав. Словно невидимая рука повлекла меня, когда я спускался с лесистого холма. Стоял теплый неподвижный туман и плотный тяжелый дух, как если бы смешали вместе густой аромат цветов и запах парного мяса – дух и отвращающий, и неудержимо влекущий к его незримому пока что источнику.
6
Я разглядел ее еще издали – ее миниатюрную фигурку, присевшую у кромки широкой, похожей на кратер воронки. Она была без юбки. Я осторожно двинулся к ней. Дурманные испарения были тут еще более властными, мощными, так что голова шла кругом и все тело дрожало от необъяснимого волнения, какого-то сладкого и страшного предвкушения.
Впадина имела удлиненный профиль лодки. У длинной ее стороны я заметил еще две фигуры – мужскую и женскую. Взявшись за руки, они спрыгнули вниз и пропали из виду.
Я уже видел розово-коричневые гладкие стенки. Они лоснились, словно покрытые испариной, густой влагой. И еще мне почудилось, будто по ним пробегает едва уловимая зыбь.
Китаянка поднялась и склонилась над провалом. Собрав остаток сил, я побежал. Вот она покачнулась…
– Не смей! – выкрикнул я в бессильном отчаянии, но она уже соскользнула вниз.
Подбежав к краю, я увидел, как она съезжает в глубь кратера по пологому желобу, зажатому между двумя более крутыми стенками. Инстинктивно она еще пыталась сопротивляться, задержать скольжение, распластавшись по волнистому осклизлому откосу, но ее неуклонно влекло все глубже к центру воронки, где, словно в ожидании поживы, плотоядно раскрылось лилово-красное бездонное устье, окаймленное концентрическими прерывистыми складками. Вот уже ее ноги, побрыкавшись, погрузились в него. Множественные складки, поблескивая влагой, совершая волнообразные движения, уверенно затягивали жертву – по пояс, по грудь, облекая ее мягкой слизистой плотью. Последний вскрик, в котором слышатся и предсмертное отчаяние, и предельное острейшее блаженство… Голова исчезла, в последний раз мелькнула беспомощно вытянутая рука – и жерло сомкнулось.
Покачиваясь, я стоял у края, чувствуя, как неудержимая сила тянет меня туда же, вслед за моей подружкой.
«Нет, я не должен этого делать, – вяло увещевал я себя. – Кто ж тогда напишет об этом острове репортаж?» Тут мне представилось, как расхохотался бы давешний американец, услышь он мои доводы. В самом деле: «Какой, к черту, репортаж! Какое мне дело до того, узнают об этом другие или нет?! Какое мне дело до всего мира!» Я улыбнулся расслабленно – улыбнулся от предощущения такой близкой и такой обольстительной гибели. Я набрал полные легкие густого наркотического дурмана… подался вперед… И в этот роковой момент чья-то бесцеремонная рука крепко стиснула мое голое плечо. Я развернулся в негодовании. Сзади стоял человек в пятнистой военной форме, пятнистой широкополой панаме и в наморднике (полагаю, то был респиратор). Чуть поодаль сгрудилась еще дюжина таких же безликих фигур.
Я дернулся. Но меня уже держали несколько пар рук.
Да, как я ни бился, как ни рвался к воронке, поглотившей минуту назад мою китаянку и готовую уж было поглотить меня, – меня оттащили прочь.
Силой меня доставили на военное судно (громадный десантный крейсер под бледно-голубым флагом ООН). На нижней палубе толклась плачущая, воющая кучка обнаженных мужчин и женщин. Все они казались иссушенными, точно после концлагеря (особенно мужчины), и походили на умалишенных. Глаза этих страдальцев (как и мои) были устремлены на пышущий зеленью, пестрящий цветами остров. Один несчастный изловчился и сиганул за борт. Его выловили полуживого, нахлебавшегося воды, после чего остальных загнали во внутренние помещения корабля.
