Жозефина Мутценбахер - Мои 365 любовников
Возвращаясь однажды около часа ночи от мадам к себе на квартиру, я в небольшой улочке Внутреннего города наткнулась в темноте на старого нищего, который сидел на ступеньках у подъезда какого-то дома. Он кувырком скатился на мостовую, остался лежать на спине и неразборчиво бормотал что-то. Я испугалась и при неверном свете луны вгляделась в его бедное, испитое, совершенно опустошённое и заросшее щетиной лицо, и тогда – такое со мной случалось только два или три раза в жизни – у меня почернело перед глазами! Старый бродяга оказался моим отцом… В таверне я велела подать ему перво-наперво побольше чёрного кофе, который и сама пила через силу от внезапно взбудораженных чувств. Однако и от кофе он не до конца протрезвел, лишь приоткрывал свои воспалённые, совершенно безумные глаза и непонимающе-пустым взглядом пялился вокруг. Я трясла его за руку и задавала вопросы, при этом по щекам у меня непрерывным потоком струились слёзы! Наконец он мало-помалу пришёл в себя:
– Фрейлейн… ах, ты, видать, такая… Красивенькая… Денег у меня шаром покати… я старый забулдыга… Жалко, что кофе попил… я был в таком замечательном опьянении… м-да… Не могли бы вы оставить меня в покое… в моём покое… я хочу своего покоя… да…
– Отец! Господин отец! Разве вы совершенно не узнаёте меня? Да это же я, Пепи!
Я заливалась горючими слезами! Он неуверенно провёл своей дрожащей, грязной, старческой рукой по моему лицу и проклокотал:
– А, теперь вижу… ты Пепи… такая нарядная… Пепи пойдёт обратно к отцу… дела у тебя, должно быть, идут нехудо… не так как было… в шелках нынче вся… Пепи… единственная, ты ещё позаботишься об отце… я скоро, видно, подохну…
Тогда я обхватила его за талию и повела к себе наверх. Он ступал очень нетвёрдо, шатался из стороны в сторону, и его тошнило. Дома я постелила ему на софе. Он икал и громко отрыгивал, опять глубоко погрузился в свои пьяные грёзы и позволял делать с собой всё, только время от времени повторяя как заведённый:
– Да, Пепи… шикарная проститутка Пепи теперь, Пепи…
И всю ночь напролёт я пролежала без сна, слушая его храп, и горько плакала. Если он скатился на дно и сегодня превратился в старого пьяницу, если он принудил меня к сожительству, когда я была еще ребенком – он, тем не менее, оставался моим отцом! Последний, кто у меня ещё был на белом свете.
На следующее утро он мне всё рассказал. Он говорил сбивчиво, лепеча и запинаясь на каждом слове, то, конфузясь, то с горьким упрямством. О том, что рассобачился со всеми родственниками, и мало-помалу дом покинули все. Когда ушла я, денег тоже больше не стало, потому что Мутценбахера никто не хотел вытаскивать из беды. Работы он никакой не нашёл – да видать, не больно-то и искал, и таким образом начал всё неуклоннее и стремительнее опускаться на дно, фиглярничал и выставлялся дурачком перед людьми в трактире за тарелку супа и кружку пива!
– Они толкали меня… подсыпали красный перец в пиво… и кликали старым недотёпой… и называли никчемушником… и втыкали мне сзади куриные перья… надувалы, один другого забористей… стоило только спросить в предместье… каждый пацан там знал шута горохового… чокнутого чудака… как меня только не дразнили… спаси боже, ни одна собака за меня теперь не поручится…
Я дала ему десять гульденов с наказом купить себе что-нибудь из одежды, и следить за тем, чтобы снова выглядеть нормальным человеком! Большей суммы я для начала доверить ему не решилась. Велела также поесть, как следует, а не пропивать деньги, и сказала, чтобы во второй половине дня он вернулся обратно: я отправлюсь с ним на поиски работы или ещё что-нибудь придумаю! Но он не вернулся. Ни во второй половине дня, ни позднее. Он стал совершенно безвольным созданием и наверняка тотчас же пропил десятку, потерял мой адрес и как в воду канул. Больше я его никогда не видела…
Одно весьма приятное и важное знакомство произошло у меня в заведении «Мадам Ивонн». Его звали Ферри фон Эфалай, аристократический лейтенант гусарского полка из Венгрии. Он всячески ухаживал за мной, делал подарки точно какой-нибудь актрисе «Бург-театра» и приходил только ради меня. Когда я была с ним в постели, то всякий раз забывала, что занимаюсь этим за деньги, настолько хорошо он понимал все тонкости и проявлял деликатность. А в один прекрасный день Ферри предложил мне поехать вместе с ним в отпуск! У него в Венгрии было имение, а, кроме того, ему хотелось повидаться со старыми друзьями по полку, расквартированному там неподалеку в городке Эрмезё. Я с восторгом прыгнула ему на шею и принялась целовать его как сумасшедшая. Собственно говоря, я ведь никогда ещё не ездила в путешествия, и даже Венгрия рисовалась моему воображению настоящим раем! Там, должно быть, жили благородные и рыцарственные мужчины, умеющие, кроме того, хорошо поесть, а ещё больше – выпить, была цыганская музыка и бог знает какие еще соблазны. Трудность заключалась лишь в том, каким образом вырвать меня из цепких когтей старой бандерши, мадам Ивонн, поскольку дело и вправду сложилось так, что многие мужчины всегда спрашивали только меня, а это значило, что мой отъезд с Ферри лишил бы ее существенной части доходов. В ответ на прямой вопрос гусарского лейтенанта старуха принялась рвать на себе последние волосы и жалобно запричитала, что её лишают-де «лучшего номера». Пришлось Ферри сунуть её кое-то в лапу, после чего она расплылась в приторно-сладкой улыбке и, наконец, ещё немного помявшись для пущего куражу, не смогла не отпустить меня, поскольку никаких долгов за мною не числилось, да и, кроме того, я пообещала через три недели снова вернуться к ней, чтобы работать. Ну, уж несколько дней она как-нибудь сможет обойтись без меня.
На следующий день мы с Ферри сели в купе и через Мархэгг и Прессбург покатили в венгерскую глубинку. Я глядела на проплывающие ландшафты такими глазами, точно только вчера народилась на белый свет, всё мне было в новинку: стада коров и табуны лошадей, упирающийся в самое небо пик Цибрунена, крестьяне в просторных холщовых штанах!
Мы прибыли на место уже под вечер, на станции нас поджидал прекрасный ландауэр. На облучке его восседал Янчи, усадебный кучер Ферри, хитроватый, разбитной, загорелый парень, при виде своего хозяина ослепительно осклабившийся. И потом мы более часа катили полями, которые были частью имения Ферри!
Челядь из усадьбы Эфалай, высыпавшая на двор, приветствовала нас, будто пожаловали сам король с королевой, «королём» они здесь называют нашего императора. Все с любовью относились к «милостивому молодому господину», девушки из имения, надо думать, ещё и по другой причине. Мне отвели собственную, необычного вида горницу, сплошь уставленную наскоро снесёнными со всего дома вещами и с ужасно высокой крестьянской кроватью. А на следующий день Ферри отправился показыать мне всё: конный завод с породистыми гнедыми и вороными лошадями, которые ржали, когда их похлопывали по холке. Волы с круто изогнутыми рогами, шерстистые баконьские свиньи, одним словом, весь сельский зверинец. Каждый ребёнок знал моего Ферри, и он был любезен со всеми. Мне довелось увидеть сразу так много, что у меня голова разболелась; а когда я на ладони протянула кусочек сахара одной лошади, Ферри с хитринкой спросил:
