Тёмная дикая ночь (СИ) - Калитина София

— А как же бокал Шампанского В Честь Новых Отношений, Тася? — окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.

Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, и от которого их старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.

Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас, вдали от Л-А, наконец могу.

И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается: мне еще так много нужно сделать.

Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рэйзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.

Со стороны дома слышен низкий голос Леры, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом — это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Леру на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.

Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.

Я облокачиваюсь на неё сбоку, закрываю глаза и чувствую острое желание перекатиться на неё, чтобы понежиться в её близости.

— Где папа? — спрашиваю я.

Лера проводит рукой мне по спине и обхватывает талию. Ртом находит шею и отвечает, не отрываясь от нее:

— Заканчивает с ужином в честь нашего Появления На Публике.

Я смеюсь, снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

— Тебе не нравится, как он принял это?

— Я… — уклончиво бормочу я. — Просто это все равно что сделать новую стрижку. Тебе вроде бы и хочется, чтобы всем понравилось, но и напрягает повышенное внимание.

Она наклоняется и целует уголок моего рта.

— Ты терпеть не можешь такое внимание, правда ведь? Тебе хочется, чтобы мы — Талеры, — тут она подмигивает, — были уже устоявшимся фактом. Чем-то решенным. Не новостью.

Я улыбаюсь ей и чувствую, как в животе порхает миллион бабочек.

— Или же я хочу, чтобы папа с молчаливой улыбкой просто знал, а уж я сама буду той, у кого голова кругом от Талеров.

— Как эгоистично, — поддразнивает она. — И так, на минуточку, я ни разу не видела, чтобы твой отец чему-то спокойно улыбался.

Прикусив губу, я поднимаю на неё взгляд. Она еле заметно улыбается, и я знаю: она и шутит, и вместе с тем серьезна.

— Знаю.

Повернувшись ко мне, она поглаживает подушечкой указательного пальца мою нижнюю губу.

— Георгий счастлив за тебя, — сделав паузу, она рассматривает меня, пока я стараюсь не забывать дышать под её заботливым и пристальным взглядом. Следующие слова она произносит гораздо тише: — У меня такое чувство, что ты не многих девушек приводила домой к отцу.

— Или вообще никого, — отвечаю я, и её взгляд становится тяжелым, задержавшись на моих губах. — Ты первая.

— Значит, у тебя ни с кем не было долговременных отношений?

Протянув руку, я касаюсь кончиком пальца её подбородка.

— Я бы пока еще не стала называть наши отношения как долговременные.

Она смеется.

— Думаю, все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим термином, ведь мы шли к этому продолжительное время. Я имею в виду кого-то, с кем ты была достаточно долго, чтобы захотеть привести домой.

— Ты спрашиваешь, со сколькими я была?

По её губам скользнула улыбка.

— Не напрямую.

Смеясь, я отвечаю ей:

— Ты моя пятая, — она делает немного сердитое лицо, какого я еще никогда у неё не видела, и я спрашиваю: — Хочешь, чтобы и я у тебя спросила?

— Ты можешь, — бросает вызов она и встречается со мной взглядом, может быть, зная, что я на самом деле не хочу спрашивать. Я жду, и она наконец хохочет, подмигивая мне. — Хотя я толком не знаю. Было много случайных встреч на одну ночь в универе. Могу предположить что-то около тридцати.

Я киваю, затаив дыхание и, оглядываясь на забор, выжидаю, когда исчезнет боль от укола в легкие.

— Тебе не нравится мой ответ, — замечает она.

— А тебе — мой?

Она со смехом соглашается:

— Не очень. В моем идеальном мире я забрала твою девственность той ночью.

Закатив глаза, я отвечаю:

— Девушки как ты становятся просто нелепыми, когда речь заходит об этом.

— Ну, явно не только девушки, — возражает она. — Тебе тоже не понравилось, что я была с другими женщинами.

— Мне не нравится мысль, что ты любила других женщин.

Она не может сдержать хулиганскую улыбку. Лера наклоняется и ртом скользит по моей шее к уху.

— Ну, не думаю, что любила когда-то, как сейчас. Когда голова кругом, когда все кардинально другое и стирает все предыдущее. Когда я вижу себя с ней на всю оставшуюся жизнь.

Это ощущается настолько по-новому, настолько открыто и откровенно. Хотелось бы мне знать, понимает ли Лера степень моего страха, когда я привела её сюда, чтобы этим действием признать — даже если сама не могу произнести эти три коротких слова — что мне важна её любовь ко мне. Ведь как только мы открываем свои сердца навстречу любви, мы показываем вселенной простейший способ разбить их на кусочки.

Тридцать женщин. Не то чтобы я сильно удивилась или информация режет слух, не после первого шока, во всяком случае. Просто мы столько месяцев не обсуждали такие вещи, и это очень непривычно. Я не могу решить, нравится мне это или нет, когда, перебирая в уме все, что я о ней знаю, прихожу к выводу: я не знаю о ней ровным счетом ничего. Знаю, какой вид искусства заставляет её любоваться им, не отводя глаз, какие фильмы любит, а

какие терпеть не может. Что заказать ей в «Царской Гончей», если она опаздывает. Что она единственный ребенок в семье. Что не любит кетчуп. Но я совсем не в курсе её эмоциональной стороны: как выглядел образ той, в кого она могла бы влюбиться, разбивали ли ей сердце, какой девушкой она была для всех тех женщин.

Или что может заставить её уйти.

Маленькими круговыми движениями она поглаживает меня по спине.

— Я соскучилась, — шепотом произносит она.

Боже, мое сердце…

— Я тоже.

— Почему ты больше не звонила?

Я пожимаю плечами и облокачиваюсь на неё.

— Не знала, что сказать. Встреча была тяжелой. Еще я пропустила важный дедлайн. Все становится таким странным.

— Какой дедлайн? — она отодвигается взглянуть на меня.

— По «Майскому Жуку» — говорю я и ощущаю, как накатывает уже знакомая тошнота. — Срок сдачи был две недели назад.

— Уже прошел? — округлив глаза, спросил она. — Я не знала…

Я киваю.

— Да. В календаре все есть, а я почему-то решила, что он только на следующей неделе. Но даже будь это так, я все равно опаздываю.

— Чем я могу помочь?

Так странно — но при этом замечательно — услышать её предложение помочь. А странно потому, что это получается настолько легко и с такой готовностью, что я понимаю, о чем говорила Полина, говоря обо мне как о недогадливой: сколько я её знаю, для Леры такое предложение всегда было естественным.