Галина Чередий - Взгляни на птиц небесных
– Говорю, плохо тебе, красавица? – повторил старик и присел рядышком.
Красавица. Элоди усмехнулась. А то она не знает, как сейчас выглядит. Но как ни странно ответила бомжу.
– Мне стало душно в церкви.
– А, так это не страшно. Такое сплошь и рядом бывает. А ты просить чего приходила или просто помолиться, чтобы на душе посветлело?
– Я и сама не знаю. Хотела бы попросить. Мне очень надо. Только не знаю как. Не выходит у меня.
– И такое бывает. Просто отпустить тебе надо обиды и простить, и тогда сердце легким станет, и все получится.
– Простить? С чего вы взяли, что мне нужно кого-то прощать? – сразу напряглась Элоди.
– А это всем нам нужно. Каждому. Близких. Дальних. А в первую очередь себя. Не твоя вина, что ты заболела. Это промысел Божий. Не тебе себя винить за это.
Элоди вскинула глаза, в которых закипали слезы. Старик больше не казался ей простым бомжом. Под первым неприглядным обликом буквально физически ощущалась личность глубокая и наполненная мудрой печалью и безмерным сочувствием. Таким же искренним и неподдельным, как и у санитарки, которая привела ее сюда. Элоди почувствовала, как железный обруч на ее горле лопнул, и неожиданно слова полились из нее вместе со слезами.
– Вы не понимаете! Я ведь не за себя просить хотела… У меня же дочь… Она маленькая совсем. И у нас с ней никого нет. Отцу своему она не нужна. И если я умру… то что? Что с ней будет? Как она будет расти в одиночестве, без любви? Кто будет заботиться о ней, когда она заболеет? Кто будет вытирать ее слезы, когда она впервые безответно влюбиться? Кому она доверит свои тайны, у кого спросит совета? И если меня не станет, я… я останусь в ее памяти? Я не увижу, какой красавицей она вырастет. Не узнаю, как будет прекрасна в свадебном платье. Меня не будет с ней рядом, и она будет одна в целом свете!
– Милая ты моя, сколько же ты на себя взваливаешь? Это-то и гнет тебя к земле, не дает дышать. Разве может хоть кто-то, кроме Господа нашего, знать, что будет даже в следующую минуту? А тем более принимать на себя ответственность за все?
– Как по-другому? Как? Я не знаю.
Мужчина взял дрожащие ледяные руки Элоди в свои – большие, мозолистые и горячие – и заглянул в глаза:
– Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды? – его голос стал совершенно другим, глубоким и проникновенным, и от него у Элоди по коже пробежала дрожь. – Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?
Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?
И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!
Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.
Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.
Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого.
Элоди не могла бы ни за что объяснить, что с ней сделали слова этого совершенно незнакомого старика. Но что-то явно происходило в душе, приводя в смятение обещанием так желанного душевного покоя.
– Я не понимаю! – рыдания стихли, сменившись странным чувством ожидания и предвкушения умиротворения внутри. – Я, правда, не понимаю.
– А разве есть кто из живущих и тех, кто жил до нас, кто может смело сказать: «Я понимаю все»?Ты просто поверь. Поверь и отпусти всю боль и обиды. И себе и всем вокруг. Каждого провидение ведет по своему пути. Каждый совершает те ошибки, что совершить должен. Ты за них не в ответе, и ты им не судья.
– Так что же мне делать? Я просто разрываюсь в сомнении. Должна лечиться, бороться ради того, чтобы у нас с дочкой было будущее, в котором я ей необходима? Но если все эти усилия напрасны, не должна ли я потратить каждую оставшуюся минуту на то, чтобы быть рядом с тем, кого люблю, а не бездарно терять его в бесполезных попытках продлить жизнь, находясь вдали от дочери?
– Никто не скажет тебе этого. Ни я, ни кто-то другой. А если кто и попытается говорить тебе – не слушай, уходи. Только тебе это решать. Слушай свою душу. Там с нами и говорит Господь, там все правильные решения.
Мужчина погладил Элоди по волосам мозолистой рукой.
– Ты такая необычная, красавица. Знаешь, у тебя глаза такие необыкновенные. Синие-синие, как Байкал осенью. Когда-то давно… В другой жизни, когда я был молодым и беззаботным, были мы в экспедиции на Байкале. Вот тогда я смотрел на его чистейшие воды и думал, что никогда не видел и не увижу, наверное, ничего столь чистого и потрясающе прекрасного. Но вот, видишь, как бывает. Прошло столько лет… целая жизнь, полная ошибок, неправильных решений, приведших к тому, что я потерял все и всех, кого любил, но не ценил. И вот теперь я сижу здесь, и душа моя истекает слезами и счастьем одновременно, потому что глаза твои омывают мою душу, как воды Байкала в моей памяти. Спасибо тебе, красавица. И будь счастлива. Сейчас, здесь, в каждой минуте своей жизни. Позволь себе это, как бы ни сложилось, и сколько бы ни осталось времени. Потому что твое счастье сделает счастливее всех вокруг тебя.
Глава 18
Мусса в очередной раз сидел в машине, уставившись неподвижным взглядом на вычурный забор, окружавший двор элитной высотки, где находилась квартира Олега Фотеева. Он и сам не знал, сколько часов тут провел. Потому что ни разу не опустил глаз. Почему-то именно сегодня он проснулся ранним утром и почувствовал просто невыносимую потребность приехать сюда. Так, словно если он хоть на минуту опоздает, все в его жизни окончательно будет потеряно. Но прошло много часов, глаза Муссы уже горели, а ничего так и не происходило. Ему бы уже сто раз уехать, но Мусса продолжал сидеть в машине, внимательно сканируя каждого человека, входящего и выходящего со двора.
Неожиданно сердце его подскочило и тяжело забилось в горле от резко нахлынувшего предчувствия, и Мусса ощутил, что больше не может усидеть на месте. Ему срочно был нужен хоть глоток воздуха, которого почему-то вдруг не стало в салоне.
Едва он вывалился из машины, его взгляд наткнулся на фигуру женщины, которая медленно, словно преодолевая сильную слабость, шаркая по-стариковски ногами, шла ко входу. Глаза Муссы метнулись к болезненно-бледному лицу, и он перестал дышать, натолкнувшись на проблеск того самого потрясающего синего цвета, по которому он безумно тосковал все эти бесконечные дни, в котором хотел утонуть без остатка.
