Обнаженная. История Эмманюэль - Кристель Сильвия
Она настроена серьезно, даже мрачно. Отстаивает свое решение, у нее твердая позиция. По-матерински объясняет мне, что такая жизнь не для ребенка, а она так любит Артура, ему будет лучше в Европе с ней и с нашей мамой. Он будет ждать меня там, вдали. Он поймет, что я работаю, пойдет в нормальную школу и будет окружен подлинной любовью матери и сестры… Марианна настаивает. Мне нечего возразить. Бен едва переносит моего сына. Марианна умоляет меня согласиться.
— Ты права, уезжайте с Артуром…
Не помню, чтобы меня это опечалило. Скорее я была довольна, испытала облегчение, ведь мой сын уехал от этой жизни в постоянном мороке. Я вернусь, я постараюсь приехать как можно скорее.
Мы собираемся на вечеринку, нас пригласила в Малибу еще одна знаменитость. Я вызываю гримершу и парикмахера. Хочу быть красивой. Бен протестует, говорит, что это слишком, что я не в себе, ведь в Калифорнии так одеваются только для получения «Оскара». Мне плевать, я европейская звезда, я родом с изысканного континента, я не такая, как они, и хочу, чтобы они это знали!
Чтобы выглядеть красивой, я провожу у зеркала несколько часов. На мне прелестный, идеально покрытый лаком шиньон. На веках серебристые тени, губы накрашены красной помадой, я в новом шелковом платье кремового цвета. Я себе нравлюсь, улыбаюсь своему отражению, радуюсь тому, что больше тут никто так не выглядит. Шампанского! Ставлю в гостиной ведро со льдом, кладу туда пузатенькую бутыль и усаживаюсь, держа в руке зеркальце, чтобы навести последний лоск. В комнату входит Бен, осматривает меня с неприязнью, ведь я делаю что хочу, он high (под воздействием наркотиков) и возбужден. Схватив ведро с шампанским, он обрушивает его мне на голову. Мы в ярости схватываемся. Ему так же противно, как и мне. Я сильнее и к тому же в истерике, откуда только силы взялись, он защищается, кричит «прости», хохочет, рычит оттого, что я делаю ему больно, я продолжаю, он колотит меня, я кидаюсь в него чем попало. Вот меткий бросок, он скрючился и убежал. Я рыдаю протяжными, тяжелыми всхлипами. Я измотана, ложусь в одежде на кровать. Вся моя косметика остается на простынях. Краски смешались — черная, розовая, серо-голубая, бриллиантовый блеск, похоже на следы маленькой бойни, еще не высохшая абстракционистская мазня. Сперва тщательно все это вытираю, потом любуюсь своей кинозвездной рожей будто с переводной картинки, бесформенной разноцветной кучей, как на детском рисунке. Ложусь спать.
Я улетаю в Европу повидать сына. Мне стоит огромных усилий не пить, быть clean, сдержанной, представительной.
Выгляжу я нормально. Алкоголь не повредил моей внешности. Это генетическое. На мою семью спиртное не влияет. Кожа осталась нежной, бело-розовой, вокруг глаз — ни синевы, ни водяных мешков, ни глубоких морщин или отметинок от разорвавшихся сосудиков.
В самолете я не пью ни капли, это рефлекс матери. Я еду к сыну. Он знает, что я тружусь, зарабатывая на жизнь. Я говорю с ним много раз в неделю, хотя мать считает, что ежедневные звонки ему вредны. Уже три месяца я не видела Артура. Сейчас он уже большой малыш. Самый красивый, самый нежный, очень послушный. В поезде Амстердам — Утрехт мне в голову лезут странные мысли. У сына еще не окончательно сформировался мозг. А если он стер меня из памяти? Если решил забыть свою мать, как забыла мать Марианна? А вдруг я приду обнять его, наклонюсь, выронив пакеты с привезенными подарками, а он скажет, что не знает меня, что моя мать и есть его настоящая мама и что так ему лучше, ибо та мать, которая предпочла семье работу, ему не нужна. Дыхание перехватывает, я озираюсь по сторонам, где-то здесь должен быть бар. Немного коньяку — и вся эта дурь выветрится. Сын поймет меня, простит меня.
— Коньяк, пожалуйста… двойной…
Мой голос звучит еле слышно.
— Сию минуту.
Бармен пристально вглядывается мне в лицо. Он узнал меня под нелепыми темными очками, как ни старалась я отвернуться, как ни показывала всем своим видом, что я не в себе и хочу побыть одна. Бармен прошел через весь бар, чтобы получше меня разглядеть. Снимаю очки и смотрю ему в глаза. В моих глазах слезы, губы дрожат, я смотрю на него, не отводя взгляда. И мысленно спрашиваю: «Что ты хотел увидеть? Звезду в отчаянии? Звезду пьяненькую? Так смотри же, вот я, перед тобою. Смотри вволю. Дай салфетку, я распишусь на ней, только без твоего имени, имени твоей супруги и дежурной фразы, ибо сегодня мне страшно, я хочу выпить. Так налей, наконец, дай платок и иди прочь».
Официант отводит глаза и уходит, ни о чем не попросив. Потом он мягко скажет мне: «Угощайтесь, мадемуазель Кристель…»
Артур обрадовался мне, он прыгает, как собачка, испуская радостные вопли. Мать обняла меня, я плакала и смеялась. Никогда раньше я не плакала, вот оно что, а теперь плачу, значит — меняюсь.
Я уезжаю, проведя с матерью и сыном несколько по-настоящему радостных дней. Я в форме. Раздарила подарки, поучаствовала в простой и размеренной семейной жизни, помогла по хозяйству, гуляла с сыном, держа его за руку, бегала с матерью по магазинам, мы вместе ели, чокались. Мать не изменила прежним наклонностям, но Артур, «ее маленький мужчина», страхует ее.
Я видела, как мать любит Артура, их любовь взаимна и безгранична. Иногда мне казалось, что я здесь лишняя — вроде заявившейся издалека богатенькой тетушки, которую любят за то, что она всегда привозит много прекрасных подарков. Ну и хорошо, я еще наверстаю упущенное, я знаю, что мой сын доволен.
Я еду работать.
Париж — Лос-Анджелес, меня ждут в Америке. «Эйр Франс», Руасси с его почти новенькими эскалаторами-трубами. Я лечу первым классом. Буду сниматься в фильме «Конкорд Аэропорт 80» Даниэля Лауэлла Рича на студии «Юниверсл» с самой знаменитой из французских звезд, с самым неукротимым мужчиной, с мужчиной мечты. Злые языки уже нашептали мне: «Отвратительный тип, обезумевший извращенец, он бешеный, лесть испортила его и от всех отдалила, он мнит себя божеством…»
А если так и было? Если он был божеством? Я не верю, уже давно не верю шипению змей. Если я не хочу слышать, то становлюсь глухой, как мой отец. Это звезда первой величины, а я всего лишь Эмманюэль. Я горжусь тем, что играю рядом с ним. Он — молодой князь из ленты Висконти, человек-сирена из фильма «На ярком солнце», его тело в морской воде так же прекрасно, как при солнечном свете — лощеное, гибкое, мускулистое. Он ирреальный мужчина, он выше себя самого.
Салон первого класса почти пустой.
Разница в обхождении и льстит, и напрягает, она неприятна и мучительна. Расслоение между пассажирами усугубляется замкнутым пространством внутри самолета. Всего в нескольких метрах за моей спиной людям разносят упакованное в целлофан самолетное питание. Похоже, начинают сразу с десерта. Там узкие подлокотники, а спать приходится в креслах с прямыми спинками.
Для меня — шампанское с указанием года урожая. Кресло широкое и мягкое. На белоснежной крахмальной скатерти лежат серебряные приборы, бокал наполнен до краев.
Мой отсек немного качает, я в невесомости. Комфортабельный гамак из листового железа, самолет скользит в тихом ясном небе по серебристой арке, которая, представляю я, соединяет Париж с Голливудом. Облака принимают форму гор без корней, они меняются, рушатся. Снег, взбитые сливки и гигантская борода старика, сияющая в косых лучах солнца.
У стюардессы аккуратный шиньон. Она улыбается мне, уверенная и услужливая. Она меня залила «Периньоном» всю, снизу доверху. Я парю в облаках над небосводом, я в раю.
Какая погода там, внизу, на уровне воды, у корней тюльпанов? Сильный ли ветер? Какое сегодня число? Я считаю тени, падающие в океан, прикрываю глаза от слепящего света и опять пью, заливая опустошение. Как мне хочется искупаться в этих небесах, вытянуться на перламутровом ложе обнаженной, закутавшись в нежную пену.
