Колин Уилсон - Метаморфозы вампиров
— Нет. Мне, опять же, и это показалось странным. Когда такая беседа за столиком заходит, то обычно спрашивают: «Вы из Нью-Йорка или откуда-то еще?». Этот же даже не поинтересовался.
— Может, ему действительно все равно.
— Может. Но все как-то складывается один к одному. Сначала меня пытаются выставить, затем, когда не получается, пытаются сделать вид, что все безукоризненно. Зачем это им?
— Не понял…
— Я вот о чем. Выставить — это понятно. Андрогены не как люди: смотрят на всех свысока. И уж если развивают некую силу, от которой людям неуютно, то можно понять, на что она в данном случае направлена: выдворить чужака. — И вы совершенно уверены, что это не плод вашего воображения?
— Абсолютно, — в голосе Карлсена угадывалось раздражение. — Прошу вас, поймите меня правильно. Я не сомневаюсь, что все это действительно имело место. Но вы-то теперь дифиллид, и потому необычайно чувствительны к мыслительным вибрациям. Эти люди, возможно, просто ополчились на чужака, а вы почувствовали.
Карлсен категорично покачал головой.
— Нет. Здесь определенно крылось большее. Во враждебную мысленную силу я верил всегда. У меня с началом натиска просто уши запылали, как будто про тебя, понимаешь, гадости говорят. Но они буквально объединились против меня. И заправлял всем этот самый Макналти. Своего рода главарь. — Это который выхватил пистолет в аэротакси? — Карлсен кивнул. — Похоже на паранойю в легкой форме — взрослый вариант испорченного дитяти. — Вы наверняка правы, — кивнул Карлсен. — Но это все равно не объясняет того, что меня беспокоит. Зачем вся эта маскировка, будто бы ничего не произошло? Что они пытались скрыть?
Грондэл сдвинул брови.
— Что они вообще могли скрывать?
— Не знаю. Но мне вот о чем подумалось. Когда я спросил у Хайди, могут ли обыкновенные люди метать молнию злобы, она сказала, что «нет, разве что ведьмы». Я тогда спросил, что она имеет в виду, а она мне: «Люди, развившие у себя подсознательные силы, или те, кто живет своей обидой». Так вот андрогены к такому типу, безусловно, принадлежат. А, собираясь вместе, подобные люди нередко замышляют что-нибудь невероятно гнусное. Помните серию колдовских убийств начала двадцать первого века? Сатанистские культы, что похищали людей и затем предавали их изуверской смерти? Сколько их было — в Лос-Анджелесе, Мексике, Сибири, Северной Японии, на Филиппинах, даже здесь в Нью-Йорке? Но их всех повыловили, из-за их беспечности и от того, что мир тесен.
— Андрогены, причастные к сатанизму? — задумчиво переспросил Грондэл. — Верится с трудом.
— Я криминолог, — произнес Карлсен терпеливо. — Моя работа — распознавать преступления. И могу сказать, что за последние двадцать лет преступлений совершено больше, чем за весь прошлый век.
Грондэл молчал. Наконец спросил:
— Что вы думаете делать?
— Не знаю, надо определиться. Я думал, вы что-нибудь предложите. — Это потому, что я придумал охранную сигнализацию? — хитровато улыбнулся ученый. — Знания-то у меня по части электроники, а не криминалистики. Хотя обещаю, что подумаю. Заезжайте ко мне завтра. — Не получится. Весь день проторчу в Ливенуорте.
— Тогда по возвращении. Приезжайте, пообедаем.
— Спасибо.
— А пока, на всякий случай, будьте осторожны. Вы в полицию уже сообщили?
— Нет еще. Не было смысла.
— Тогда мой вам совет. Запишите все, что мне сейчас сказали, и занесите в полицейскую сеть. Пусть там будет файл.
— Так оно уже записалось, пока мы разговаривали.
— Этого недостаточно. К моим словам могут не прислушаться. А к вашим — да.
— Хорошо, сделаю.
— Ну так что, завтра вечером жду.
По окончании связи Карлсен прошел на кухню, налил себе кофе. Затем, сев перед процессором, начал печатать: «К сведению капитана М. К. Ахерна, Центральный департамент полиции, Нью-Йорк. Настоящий документ поднять в случае моей внезапной смерти либо исчезновения…».
Наутро, к восьми сорока, Карлсен стоял на главной платформе вокзала в Хобокене, откуда каждый час отходит поезд на Лос-Анджелес. Часа два пути, с остановками в Колумбусе, Цинциннати и Канзас Сити.
Сна получилось меньше шести часов, но, несмотря на это, он чувствовал себя великолепно отдохнувшим. Изумительно то, что каким-то образом угадывалась на вкус энергия, поглощенная накануне. В отличие от физических вкусов и запахов, эти не перемежались и не смешивались, а потому ясно различались и искристая энергия Хайди, и более тяжелая, экзотичная энергия Миранды Штейнберг, со сладчинкой, но почему-то не совсем внятная энергия Линды Мирелли, а к ним впридачу — невинный, свежий аромат той школьницы в лифте. С неожиданной ясностью прояснилось, что это в принципе и объясняет бесконечный мужской интерес к противоположному полу — то стойкое любопытство, например, которое он сам подростком испытывал к каждой своей однокласснице. Это и есть то подспудное сознава — ние, что у каждой из них — свой особый «аромат».
Более того, если сместить фокус внимания именно на этот букет женской энергии, то собственная мужская сущность как бы растворяется. Словно и собственная грудь и гениталии преображаются в женские. Причудливое ощущение, вызывающее где-то внутри сексуальный подъем. Понятно теперь, почему трансвеститы предпочитают носить одежду противоположного пола. Странное ощущение. Себя Карлсен всегда рассматривал обособленно, а тут вдруг почувствовал в себе сочетание сразу нескольких индивидуальностей, упрятанных в его собственную, которая сама по себе ощущалась теперь странно зыбкой и изменчивой. Мелькнула даже мысль, что собственная сущность иллюзорна. Все равно, что вернуться в детство, где трепет сбывающегося любопытства пронизан смутной боязнью.
На платформе нестерпимо звонко заходился плачем младенец. Молоденькая мать, креолка с усталым, озабоченным лицом, пыталась успокоить малыша неловким укачиванием, от чего тот лишь сильнее заводился. На платформе, даром что людной, отъезжащие пытались держаться от женщины подальше, в толпе сквозила скрытая нервозность. Карлсен, сжалившись, подошел ближе. Улучив момент, когда женщина встретилась с ним взглядом (в глазах тревожная растерянность), он ободряюще улыбнулся и с любопытством поглядел на, красное, с закатившимися глазенками личико. Ребенку было месяцев шесть, из розовой десны пробивался единственный пока зубик. Голову обволакивала еле заметная пурпурная дымка — явный признак переутомления и упадка сил. На секунду ребенок затих, сделать вдох перед очередным воплем. Заметно было, как озабоченность матери, передаваясь младенцу, лишь ухудшает положение.
