Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ
— Может быть… Во всяком случае, прекрасная мечта лучше неприглядной действительности.
— Это ваше личное убеждение или только причуда избалованного богача?
— Мое личное, хотя и чрезвычайно неутешительное убеждение.
— В этом отношении я вполне разделяю ваше мнение. Пройдемтесь по зале.
Солтык вздрогнул от прикосновения обнаженной руки красавицы, кровь быстрым потоком хлынула ему в лицо.
По условному знаку хозяина дома некоторые из приглашенных удалились в уборные. Полчаса спустя в залу вошли двенадцать пар в национальных польских костюмах самых ярких цветов и лихо протанцевали мазурку. Затем, после непродолжительной паузы, снова отворились двери, и вошел Огинский в роскошном древнепольском костюме, с маршальским жезлом в руке. За ним шли музыканты в турецких костюмах прошедшего столетия и, наконец, взорам изумленных зрителей предстала целая колода живых карт, изображающая могущественные державы, принимавшие участие в Семилетней войне.
Впереди других шла червонная масть — Франция, — туз в виде пажа, с государственным флагом в руках; король Людовик XV с маркизою де Помпадур, герцог де Субиз изображал валета, а за ним двигались остальные карты, до двойки включительно, в костюмах французских гвардейцев того времени. У каждого на груди была карта, которую он представлял.
Затем следовала пиковая масть — Пруссия, — гоф-юнкер со знаменем, то есть туз, Фридрих Великий с королевой, Цитен в образе валета и остальные карты в костюмах прусских гренадеров.
Бубновая масть изображала Австрию. К высокой, стройной, белокурой Ливии очень шел костюм Марии Терезии. Она шла под руку со своим супругом, Францем I, позади туза — стрелка со штандартом в руке, валетом был маршал Даун, остальные карты были в красных плащах пандуров.
Наконец, трефовая масть — Россия, — с тамбурмажором Преображенского полка во главе; Эмма Малютина — в костюме императрицы Елизаветы, рядом с ней Алексей Разумовский; затем валет — граф Апраксин, — и казаки.
Картина была действительно великолепная. По зале пронесся гул всеобщего одобрения, потом раздались аплодисменты и крики «браво!». Пары, обойдя три раза вокруг залы, разместились живописными группами у стены. Коронованные особы стояли на первом плане.
Несколько минут спустя французские гвардейцы и прусские гренадеры протанцевали какой-то танец с оружием в руках; казаки и пандуры исполнили казацкую пляску и, наконец, коронованные пары — классический менуэт.
Эмма с невозмутимым равнодушием принимала восторженные комплименты своих поклонников, ища глазами графа Солтыка; а он, бледный и задумчивый, стоял у колонны в немом созерцании ее дивной красоты. Легкий, едва заметный знак веером, и он уже был возле нее.
Бальная зала снова огласилась звуками оркестра. Обмен пламенными взглядами, приветливыми, задорными и саркастическими улыбками, более или менее остроумные замечания и робкие признания в любви — все шло своим чередом. Граф и Эмма сидели друг против друга в одной из самых отдаленных комнат, куда не долетали ни звуки музыки, ни веселый говор, ни шорох шагов танцующих. Они лишь изредка обменивались короткими фразами, но зато взоры их были необыкновенно красноречивы. Графу казалось, что ледяная стена между ним и Эммой постепенно тает, что красавица отличает его в толпе своих поклонников. Эта мысль ободряла его — он взял девушку за руку и прошептал нежным голосом:
— Эмма!..
— Что вам угодно?
— Выслушайте меня…
— Это ничего не изменит… Я знаю все, что вы мне скажете, точно так же как вам заранее известен мой ответ: не забывайте ваших обязательств, граф.
— Неужели вы полагаете, что на меня можно наложить цепи, помимо моего желания?
— Нет, я этого вовсе не думаю… Пора прекратить этот разговор… До свидания, граф, уйдите отсюда, я желаю остаться одна.
Солтык повиновался, как кроткий ягненок, и, печально склонив голову, вышел из комнаты.
Не прошло и нескольких минут, как тяжелая портьера снова распахнулась и вбежала Анюта.
— Извините, — вспыхнув, проговорила она, — я думала, что найду здесь графа Солтыка…
— Странная идея! — со злой усмешкой процедила сквозь зубы Эмма.
— Странности не должны удивлять вас, потому что они составляют отличительную черту вашего характера.
— Что вы хотите сказать?
— Не думайте, что я намерена оспаривать ваши права на графа Солтыка!
Эмма вскочила, как раненая пантера, схватила Анюту за руку и прошипела, задыхаясь от злобы:
— Не советую вам становиться мне поперек дороги… Говорю вам это исключительно из чувства сострадания к вашей неопытности… Но терпение мое имеет границы… не забывайте этого! — и гордая красавица с видом оскорбленной королевы вышла из комнаты.
XXX. В лабиринте любви
Следующий бал давал отец Генриетты Монкони. Приглашенные должны были ехать в санях до имения его, села Ромшино, лежавшего верстах в тридцати от Киева.
Часов около двенадцати целая вереница саней остановилась перед домом Монкони. Гостям был предложен роскошный завтрак, состоящий преимущественно из польских национальных блюд. В числе приглашенных был и Казимир Ядевский. Поднимаясь по ступенькам лестницы, он вдруг почувствовал, что маленькая женская ручка опустилась ему на плечо. Оглянувшись, он увидел даму с напудренными волосами, в щегольской бархатной шубке. Она приветливо улыбалась ему, но он не сразу узнал в ней юную подругу своего детства.
— Что это значит? Ты не узнаешь меня? — спросила Эмма.
— Неудивительно, — отвечал Казимир, — ты так изменилась… Про тебя рассказывают просто чудеса!
— Что именно?
— Ты сделалась светской девушкой, кокеткой, граф Солтык от тебя без ума…
— Тут нет ничего необыкновенного.
— Не разлюбила ли ты меня, Эмма? Скажи, за что ты меня так терзаешь?
— Глупенький! — с неподражаемой иронией проговорила красавица. — Пойми, я умышленно преследую Солтыка, а о любви между ним и мной нет и речи.
— Докажи мне это, позволь сегодня быть твоим кавалером.
— С удовольствием, только это зависит не от меня, а от патера Глинского.
Войдя в залу, Ядевский отозвал в сторону иезуита и заявил ему о своем желании ехать в санях вместе с Эммой Малютиной.
— Как распорядится судьба, — с лукавой усмешкой отвечал патер Глинский.
— Моя судьба в ваших руках.
Иезуит снова улыбнулся и тихонько пожал Казимиру руку. Принесли две вазы с билетиками. Анюта и Эмма вынимали билетики и подавали патеру Глинскому. Тот громко произносил имена дам и кавалеров, а затем бросал билетики в третью вазу. Вышло так, что Солтык поехал с Анютой, а Ядевский — с Эммой. Впереди ехал герольд в польском костюме с гербом Монкони, за ним — полдюжины трубачей, два барабанщика, человек двадцать казаков, сани с музыкантами в турецких костюмах, еще одни — с людьми, переодетыми в монахов, медведей, гигантских петухов и тому подобное. Затем санки с дамами и кавалерами и, в заключение поезда, — целая толпа молодых людей в польских костюмах верхом на лошадях.
