Бунтарь (ЛП) - Реншоу Уинтер

Я киваю, сжимая его руку, чтобы дать понять, что я слушаю.

— Так вот, моя бабушка научила меня читать, отдала в школу, — говорит он, — записала в футбольный лагерь. Я был самым маленьким ребенком в команде и никому не был там нужен. Но я чертовски любил эту игру, поэтому мне было все равно. Магда научила меня: самое худшее, что ты можешь сделать в своей жизни, это переживать о том, что думают другие люди.

Зейн улыбается с ностальгией в глазах, как будто вспоминает ее.

— Она также научила меня никогда не позволять прошлому определять нас. Жить только настоящим. — Его плечи поднимаются и опускаются. — Никогда не соглашаться на меньшее, чем мы хотим.

— Твоя бабушка говорила, как мудрая женщина.

Зейн поворачивается ко мне, его карие глаза блестят.

— Да, она была такой. И она, вероятно, переворачивается в могиле от того, каким человеком я стал.

— Сомневаюсь.

Зейн делает еще один глоток, допивает свое вино и наливает еще. Уголки его губ медленно приподнимаются.

— Я даже не должен пить, — говорит он.

Я беру его за руку, удерживая бокал.

— Тогда остановись.

Забираю у него бокал и осторожно ставлю на песок рядом с пледом.

— Она скончалась в мой выпускной год колледжа. Как раз перед тем, как меня завербовал Гейнсвилл, — говорит Зейн. — Она не дожила до того, чтобы увидеть, как я играю в профессиональный футбол, но эта женщина не пропустила ни одной моей домашней игры в колледже.

Он делает судорожный вдох.

— Все изменилось после того, как я подписал первый контракт. — Зейн качает головой. — Я был всего лишь двадцатитрехлетним мгновенным миллионером. Без руководства. Никто не вел меня, никто не говорил, чтобы я не был гигантским гребаным мудаком.

— Если это утешит, то я думаю, что любому будет трудно в этом возрасте нести ответственность, когда к его ногам бросают такие деньги.

Зейн фыркает.

— Я был чертовски безответственным. Я ранил многих людей. Людей, о которых должен был заботиться. Я совершал плохие, непростительные поступки.

— Не существует ничего непростительного.

Зейн садится ровнее и тупо смотрит вперед на волны.

— Несколько лет назад я был обручен с девушкой по имени Мирабель.

Он замолкает, его тело становится напряженным, и я не уверена, что он хочет продолжать свой рассказ, но не говорю ни слова.

Через несколько секунд Зейн прочищает горло и глубоко вздыхает.

— Она была любовью всей моей жизни. Я никогда не был так счастлив. Мы делали все вместе. Я ни к кому никогда не чувствовал такой привязанности. Я даже не знал, что так вообще можно относиться к кому-либо.

— Она была твоей первой любовью.

— Верно. — Он качает головой. — Мы были молоды. И глупы. И трахались, как кролики. Я начал уговаривать ее сделать запись секса со мной. Она не хотела. Я пообещал, что никто не увидит видео, кроме нас. Сказал, что хочу взять запись с собой на выездные игры, чтобы смотреть ее, когда буду скучать по ней. Ну, знаешь, нес всякую херню, которую говоришь, когда становишься влюбленным идиотом. Она, наконец, согласилась, и мы сделали самое пошлое гребаное секс-видео, какое ты только можешь себе представить.

Я сжимаю губы, мое сердце болит за эту милую девочку и желудок скручивается в узел в ожидании грустного конца, потому что понимаю, что эта история не закончится хорошо.

— Запись была на маленькой портативной видеокамере, — продолжает он. — Я взял ее с собой на игру. В тот субботний вечер в отеле перед игрой несколько парней зависали в моем номере. Я ушел с парой парней поужинать, а когда вернулся, то половина команды собралась вокруг моего телевизора. Один из этих придурков нашел камеру и подключил ее. Они смотрели на Мирабель, похотливо глазея на ее тело, будто она была какой-то порнозвездой. Они свистели и улюлюкали, как куча диких обезьян.

— Иисус. — Я не могу представить себе этот кошмар.

— Я должен был сказать ей, — говорит он. — Мирабель была очень замкнутым человеком, можно сказать стеснительным. Уговорить ее сделать эту запись… Она сделала это для меня. Она доверилась мне.

Я сжимаю его руку.

— Разумеется, она была унижена. На самом деле, более чем унижена. — Зейн проводит ладонью по лицу, вдыхая теплый морской воздух, который овевает нас. Эта ночь слишком прекрасна для такой трагической истории. — Она… была ранена. Физически.

— О, Боже!

— Она уехала на выходные домой в Калифорнию, после того как я ей все рассказал. Ей нужно было уехать. Она не хотела сталкиваться с парнями из команды. Это вполне понятно. И в воскресенье мне позвонил ее дядя и сказал, что Мирабель все выходные была чем-то расстроена. Сказал, что она была на себя не похожа, много плакала. А до этого, поздно вечером в субботу, она была за рулем своей машины и разбилась. Мы не знаем, случилось ли это намеренно или из-за ее душевного состояния. Когда ее нашли, она все еще дышала. Слава Богу, она была жива.

Я наклоняюсь ближе к нему и беру его другую руку в свою.

— Короче говоря, я сорвался туда и во всем признался ее родителям, — говорит он. — Они должны были знать, почему их милая, красивая, умная и жизнерадостная дочь была эмоционально разбита.

— И как они это восприняли?

— Плохо. — Зейн качает головой. — Они попросили меня немедленно уйти и запретили подходить к их дочери.

— Сейчас она в порядке?

— Нет. — Он опускает голову. — Из-за аварии Мирабель страдает недостатком кислорода и постоянным нарушением работы мозга. Она не может говорить, не может ходить. Все, что я знаю, что она живет в частном медицинском учреждении в Северной Калифорнии. Я нанял частных детективов, чтобы попытаться найти ее, но все они пришли с пустыми руками. Это место охраняется лучше, чем Форт Нокс (Примеч.: Форт Нокс — военная база США, на территории которой расположено хранилище золотых запасов США). Я никогда больше ее не увижу. Никогда не смогу извиниться. Для нас обоих это никогда не закончится.

Я забираюсь к Зейну на колени, не в силах больше видеть его болезненный взгляд и, обняв за шею, целую его лицо.

— Мне так жаль, Зейн, — шепчу я ему на ухо.

— Ты так сильно напоминаешь мне ее. — Его голос слегка дрожит. — Но клянусь, Далила, не поэтому...

— Я знаю.

Он вдыхает мой аромат, а затем выдыхает, ничего не говоря.

И я понимаю это сейчас.

Вечеринки, жизнь одним днем, неподчинение. Все это было огромным посылом «на хрен» ужасных обстоятельств, которые ему преподнесла жизнь. С одной стороны, он имел все, а с другой — у него ничего не было.

Я соскальзываю с его колен и сажусь рядом, держа Зейна за руку.

— Причина, по которой я рассказал тебе все это, — говорит он, — в том, что последние несколько лет я был гребаным испытанием для команды, для тренера, для любого, кто пытался меня обуздать. И в этом году мне сказали, что владелец подумывает вышвырнуть меня из команды, если я не исправлюсь. Так что у меня приказ — никаких пьянок, никаких женщин, никаких вечеринок, по крайней мере, ничего публичного. Команда уже потратила целое состояние, чтобы очистить мою репутацию. И «Пумы» еще молодая команда, поэтому они не могут позволить себе еще больше негативной рекламы, в связи с этим они выдвинули мне ультиматум.

— Они могут просто вышвырнуть тебя? У тебя нет контракта?

— Не могут, если только не возникнет непредвиденное обстоятельство или что-то в этом роде, — фыркает он. — Большинство контрактов не содержат положений, которые бы препятствовали сокращению.

— Это несправедливо.

— Жизнь несправедлива, красотка.

И это правда.

Зейн откидывается назад, ложась на плед, и я сворачиваюсь калачиком на его руке, где мне приятно и тепло.

— Поэтому причина, по которой я не смог взять тебя на гольф в воскресенье, — говорит он, — в том, что публично я пытаюсь идти по прямой линии, по крайней мере, до конца сезона. И тогда я покончу с «Пумами». Мой контракт истекает в конце этого года, и тогда я буду свободным. Я готов к смене обстановки.