Тёмная дикая ночь (СИ) - Калитина София
Она дрожит, когда я пальцами провожу по очертаниям ее груди, подушечкой большого пальца поглаживая ставший твердым сосок, до тех пор пока она не выгибается всем телом, молча прося, чтобы я его ущипнула. Наклонившись, я скольжу языком по прозрачной ткани и хватаю ее зубами. Она прогибается в пояснице, подталкивая грудь к моему рту, и, воспользовавшись моментом, я тут же завожу руку ей за спину и расстегиваю крючок. Убрав в сторону клочок ткани, я разворачиваю ее, словно охрененный подарок.
Не отводя от нее взгляд, я веду кончиком языка по коже. Тася делает резкий вдох и тянется к моим джинсам, немного стаскивает трусики, чтобы погладить меня.
Я чуть не прокусываю себе губу до крови, когда она сильно проводит большим пальцем по клитору, после чего облизывает кончик пальца.
Ее рука возвращается с уже влажным пальцем, и я смотрю вниз, туда, где между нашими телами она неспешно меня поглаживает. Вижу свой плоский живот и округлый и мягкий ее.
Мне становится почти слишком жарко, и я чувствую щекочущие капельки пота на затылке, когда Тася приближает губы к моему уху.
- Ты меня любишь?
- Конечно.
Ее триумфальная улыбка говорит мне, что я гений, и она ложится на спину.
Когда она выпрямляется, я делаю шаг к ней, обхватываю ее лицо руками и прижимаюсь губами к ее рту.
Протянув руку, я обхватываю ее грудь.
— Ты выглядишь удивленной.
— Думаю, я буду удивляться всякий раз, когда ты снимаешь штаны, — рассеянно замечает она. — У тебя потрясающая вагина.
Слышать, как Тася называет мою вагину потрясающей, — никогда не надоест. Никогда.
Она опускает руку себе между ног и скользит вперед-назад по обеим сторонам клитора.
Я вижу — и даже слышу — как это на нее воздействует: как сокращаются мышцы ее живота, как она сжимает своими бедрами мои, как издает легкие вздохи.
— Достаточно влажно для меня?
Тася кивает и, поднеся пальцы к моему рту, проводит ими мне по губам. Теперь я сама могу почувствовать, насколько она влажная, и попробовать на вкус. Я чуть не закатываю глаза от того, насколько она хороша, насколько грязной хочу быть с ней, и сколько всего хочу с ней сделать. Я издаю сдавленный стон, Тася медленно вынимает пальцы из моего рта и смотрит на меня с таким голодом, какого я еще у нее не видела.
Мне хотелось бы понять, почему на это выражение ее лица во мне откликается нежность и забота, от него мне почти больно.
Дело явно не в том, как наши руки сплетаются друг с другом в стремлении не обделить прикосновением ни полсантиметра кожи, или как она запускает руки мне в волосы, с облегчением вздыхая, когда чувствует меня. И не в том, как откидывает голову, подталкивая грудь в мои ладони, или как шире раздвигает ноги, чтобы я вошла еще глубже.
Но, возможно, причина в том, что она старается не задерживаться на мне взглядом слишком надолго, и при этом затаила дыхание. Это же чувство у меня бывает, когда я наклоняю велосипед над обрывом и потом пулей несусь с холма.
Я осторожно вхожу в нее — и устремляюсь внутрь и тут же наружу, потом глубже, и снова назад, а она движется вместе со мной, блядь, я знаю и чувствую это: как покачиваются ее бедра, как она сжимает в кулаках мои волосы — но меня так и не оставляет обжигающее покровительствующее чувство. Каждый толчок заставляет ее кричать, давая мне понять, что для нее это ново — эта интимность совсем другая: блаженство, смешанное со страхом.
У меня был секс со множеством женщин, был и полный любви и доверия контакт с некоторыми из них, но с ними я никогда не ощущала себя так, как с Тасей. Когда эмоциональная глубина приносит облечение, а не дезориентирует. Та наша ночь была идеальным сочетанием траха и занятия любовью, но в этот момент не осмелюсь на ту же грубость по отношению к ней. Она сейчас, словно хрупкое выдувное стекло в моих руках, и смотрит на меня, будто хочет, чтобы я ей сказала, что делать.
Тогда я дам ей задание. Прижавшись к ней губами и обнажив зубы, я говорю:
— Ни единого звука.
Я чувствую, как она облегченно выдыхает, и, кивнув, поворачивается в поисках моего рта, но я отодвигаюсь.
— Оставайся тихой, будь умницей, и я тебя поцелую.
Она нетерпеливо несколько раз кивает снова, и это вроде бы не должно быть так просто, но это так. Плескающееся напряжение в ее взгляде тут же сменяется сосредоточенностью. Зато теперь, когда это сказала, я хочу ее рот больше всего на свете — влажный, приоткрытый и прижатый к моему, когда я трахаю её .
Схватив ее грудь, я посасываю кожу ее шеи, погружаясь в ее тело и чувствуя ее напряжение и капельки ее пота под своими губами.
Сдерживаясь изо всех сил, Тася по-прежнему не издает ни звука, дыша резко и поверхностно.
— Вот так, — говорю я ей. — Я тебя не слышу. А слышу только, как мы трахаемся.
Я люблю звуки, которые она издает, но прямо сейчас ее молчание означает гораздо большее. Эта беззвучная мольба в ее глазах — как признание, что она нуждается во мне, как в якоре, чтобы я помогла ей сконцентрироваться на происходящем и только. Не на Лос-Анджелесе. И не на книге, которую она должна дописать. Я всегда догадывалась, что она ищет во мне своего рода центр притяжения и спокойствия, но с уверенностью знать это сейчас, когда мы занимаемся любовью, — стягивает что-то плотным узлом у меня в груди.
Кожа Таси светло-кремовая, а на фоне темных волос кажется еще бледнее. Ее хвост развязался, а пряди разметало по плечам, они скользят по соскам и доходят до нижней части ее груди. Верхняя губа и грудная клетка блестит от пота, а ее вагина сжимает мои пальцы так сильно… Она уже совсем близко. Ее дыхание ускоряется, когда мои толчки становятся сильнее, а я прижимаюсь зубами к ее скуле, чувствуя, как сходит на нет моя сдержанность, и рычу:
— Ни звука. Чтоб ни единого гребаного звука!
Найдя ее запястья, я удерживаю их у нее под спиной и глубоко погружаюсь в нее, потираясь именно там, где ей нравится. Она открывает рот еще шире, на лице написана почти боль, а затем все происходит, как в эффекте домино: она изо всех зажмуривается, запрокидывает голову и скрежещет зубами, чтобы сдержаться и не закричать. Ее тело стискивает меня изнутри серией диких интенсивных спазмов. Тася вспыхивает румянцем, а ее пульс становится просто безумным — но моя девочка не позволяет себе даже легкого вздоха.
Мою грудь распирает от гордости, и я впиваюсь в ее рот своим, трахая ее быстро и не глубоко, и, почувствовав свободу, она кричит от ощущения моего языка на ее. Зарывшись руками мне в волосы, она открывает глаза и не сводит с меня глаз.
— Так охуенно хорошо, — я слышу, как хриплю на каждом толчке, а от звуков секса — влажного скольжения и скрипа моего стола — я становлюсь еще более мокрой. — Блядь! — я не могу сдержаться и ору: — Мать твою!
Спасибо оживленному движению на улице и непрерывной суете в магазине, что приглушают наш шум.
«Сильнее, еще, скорей» — задыхаясь, просит она, вцепившись ногтями мне в шею. Она обхватила меня ногами, выступивший пот сделал нас обеих скользкими, и я крепко держу ее за задницу свободной рукой, чтобы притягивать к себе всякий раз, когда вхожу пальцами так глубоко, как только могу, и наконец среди лихорадочных ударов кончаю с хриплым воплем. Под закрытыми веками бушуют вспышки света, по позвоночнику водопадом льется блаженство, а по всему телу прокатывается волна маленьких взрывов удовольствия.
Я обессиленно склоняюсь над ней, зубами прижавшись к шее, замедляя движения руки и постепенно останавливаясь. Мой стол чудесным образом остался цел.
Крепко меня обнимая, Тася восстанавливает дыхание. Она не ослабляет хватку своих ног, не хочет отпускать меня, и черт, я тоже не хочу покидать тепло ее тела.
В комнате внезапно становится так тихо, как в вакууме. Мои вдохи кажутся слишком громкими и быстрыми. Тася падает вперед мне на грудь, и я обхватываю ее руками. В моих объятиях она ощущается такой хрупкой, стройной и нежной. Я же чувствую, что от меня не осталось ничего, кроме основных инстинктов — трахаться, дышать и спать — но мне удается остаться в вертикальном положении. Постепенно удовольствие ускользает, и я осыпаю поцелуями ее шею, остановившись вдохнуть и чтобы сказать, как охуененно хорошо это было.
