Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса
когда тоскливая печаль наплывает на душу, с таинственным шелестом опадающих листьев, сорванных ядом осени —
Тогда я люблю его больше всего, сижу на крутых обрывах скал и упиваюсь вечностью.
Вокруг вечно тихих, покрытых снегом гор, катит ночь в черные пропасти свое темное бремя.
На глубины моря бросают скалы мрачные тени, которые в глухой тишине стерегут могилы зашедших солнц.
Уже горит молчание вокруг горных ущелий, уже звезды плетут над водой свои первые грезы, уже море блестящей мглой врезается в края неба:
Забудь, сердце, забудь!
И из цветка вечности, что распустился на снегу величавых гор, струится над морем печальная песня.
Лазурная рука медленно, тихой молитвой, крадется по воде, дрожащими пальцами скользит по волнам, точно по зернам четок, и над темной глубиной раскидывает траурный флер, и я слышу священную музыку страдания:
Через сто лет все забудется!
И священное богослужение моря, свет, бьющий из его глубин и из чашечек звезд возвращающийся назад в глубины, песнь гор, что рыдает в печальном оцепенении моря, все это лишь один звук, один сон золотой, одно унылое счастье:
Все забыть!
И вот моя душа расправляет свои отягченные сном крылья, — от одного края неба до другого обнимает она море сонными руками, и сердце к сердцу отдыхаем мы оба, я и море.
Ибо никогда еще так не любило море смертного, как оно любит меня.
Ибо моя душа — море. Те же безбрежные формы, то же пенящееся величие свободы, тот же порыв и безумие.
И море желало меня, и долгие годы жил я вместе с ним, его тихой вечерней молитвой убаюкивал тоскующее сердце, и, пробуждаясь, вздымался вместе с ним к ясному и лазурному предрассветному небу.
Но однажды, когда настал вечерний час и море начало петь свои священные песни, я увидел ее, женщину со звездными взорами, женщину с голосом моря, женщину, которую я когда-то искал.
Она пришла, как бесприютная голубка, как заблудившаяся чайка, которая нашла, наконец, свою родину.
Из-за тысяч миль, через реки и горы шла она, следуя вечерней звезде, что сияет на востоке моря.
И когда она вышла из леса, который растет на берегу моря, она пала ниц и беззвучно заплакала:
То была ты!
И я взял тебя на руки и отнес в мою хижину.
Твои ноги были изранены от трудного странствия и все были в крови.
И я обмыл твои ноги и целовал святые раны.
Мы остались вместе.
Вокруг нас беззвучно кричали молнии…
Но море сердилось. Потому что в порыве нашего счастья мы забыли о его красоте.
И однажды в темную осеннюю ночь, когда мы в нишей хижине смеялись жаркими губами, мы услыхали, как море заревело всей пастью.
Руки наши сразу разнялись, и мы с ужасом стали смотреть в окно.
Выше верхушки самой высокой сосны выросли друг против друга две огромных волны, перекатились друг через друга и снова поднялись и, как предсмертный визг издыхающего зверя, прозвучал сквозь гром моря сигнал тревожного свистка и рога… Мы выбежали стремглав.
На острой верхушке волны увидали мы лодку, она взлетела и исчезла.
Мы стояли и смотрели… несколько клочьев человеческих трупов, разбитых досок кружилось среди грохота.
А над бушующим морем, как гаснущая лучина, далеко в черном тумане стоял узкий луч маяка…
Мы безмолвно вернулись обратно в нашу хижину. Во всю ночь мы не промолвили ни слова. Но я чувствовал, как твои глаза в больной тоске горели среди мрака…
С этой ночи наша любовь стала робкой и болезненной. И однажды, в черную зимнюю бурю, когда гнев моря обрушился на нашу хижину серными молниями и ударами грома, моя залетевшая голубка улетела далеко, далеко одна и бросилась в море.
И тогда море снова успокоилось в былой красоте и солнечном величии от одного берега до другого, потому что оно снова получило свое сердце.
Ибо твое сердце было сердцем моря.
Это сказало мне само море.
Когда однажды моя душа в тоске распростерлась над морем, я вдруг почувствовал, что вокруг меня порхает чье-то сердце и стучится у моей груди. Я видел, как оно пролетало над морем и погрузилось в него, как оно подпрыгнуло, и снова почувствовал я его лихорадочное биение, словно трепет крыльев птицы в предсмертной судороге.
В ужасе стал я свистеть, кричать, смеяться, чтобы заглушить страх, но я все сильнее чувствовал, как оно бьется о мое лицо и стучится в мою грудь.
И сердце растет, растет, разрывает ночь и вдруг погружается в море.
Вот оно стучится: вся земля трепещет и содрогается, сердце проникает в землю. Широко раскрывается морское дно, и вся кровь земли, все реки, озера и океаны текут обратно к сердцу земли.
В моей крови растут длинные, дрожащие, призрачные руки тоски. Я взлетаю на высочайшие горы, и по моему властному слову со всех высот низвергаются вниз снежные лавины на морское дно: и там, где еще недавно блестела вода, синеет теперь бесконечная снежная поверхность.
Ибо так подсказала мне моя тоска, что я в черную ночь хоть увижу ее тень на снегу, когда она парит над миром.
Но я не видал никакой тени.
И по моему слову все глетчеры земли скатили вниз огромные ледяные лавы, и тусклым опалом зеленеет лед над снегом.
Ибо снова подсказала мне моя тоска, что я увижу, как в черную ночь зажжется пламя над сверкающим льдом, если только ее сердце бьется еще для меня.
И вот взвивается тонкое пламя, расширяется; как беглый огонь, катится оно над ледяной поверхностью — и снег и лед в одно мгновение превращаются в море огня, сердце земли трепещет снова и рассылает всюду свою святую кровь.
И снова блестят туманы, снова горит молчание в лучах месяца вокруг краев неба, и снова каплет свет звезд дрожащими, разделенными на тысячу нитей, серебряными жилками, вниз, на самое дно.
Никогда море не любило меня так, как с этого времени.
Оно открыло мне все свои тайны: свой взор, свой голос, свое сердце.
Оно ничего не терпело больше на своих волнах; как плохо склеенные коробочки, разрывало оно мне в жертву тысячи броненосных судов, и тысячи тысяч человеческих костей покрывали берег моего скалистого острова.
Только я, я один, сын моря, сын его загадок и бурь, мог плавать в нем.
И в одну темную ночь я выехал. Длинный, узкий челнок, как волчок, вертелся вокруг себя. С одной волны на другую перепрыгивал он широкие пропасти, падал из бездны в бездну, сотрясаясь, как капля с горы в долину, как пена из долины в гору.
