Ирина Горюнова - У нас есть мы

Где вы видели счастье? Где вы видели любовь? Ее можно ощутить на вкус, цвет, запах, вы пробовали ее взвесить? Взвесьте мне тридцать граммов любви на тридцать сребреников, пожалуйста! Куплю-продам-заложу в ломбард потасканное счастье красного цвета, автопробег сто пятьдесят тысяч километров. К нему абсолютно бесплатно парктроник и новый магнитофон фирмы «Sony». Кожаные сиденья!

Скажи, Максим, тебе тоже страшно?

Знак бесконечности

Замороженными пальцами в отсутствие горячей воды,Заторможенными мыслями в отсутствие, конечно, тебя,И я застыну, выстрелю в спину, выберу мину и добрый вечер,Я не нарочно, просто совпало, я разгадала знак бесконечность.

Когда мы еще были в твоем приморском городе, то нам пришлось подниматься по высокой и длинной каменной лестнице, ведущей от набережной в город. Ты сказала: «Лучше всего, чтобы не уставать, идти не по прямой, а зигзагом, от одного края до другого, постепенно поднимаясь наверх». Вот так же, зигзагами, петляя, как зайцы в лесу, мы скачем от события до события, от одной любви к другой, постепенно поднимаясь наверх, к небу, к своему мнимому (ли) бессмертию.

Я вспоминаю еще одну лестницу, не столь парадную. В юности, блуждая с другом по булгаковским переулкам, мы случайно зашли в подъезд с черного входа, на лестницу, которой никто не пользовался очень и очень давно. Запахи там, конечно, стояли отвратные, местами громоздился разнообразный мусор, от ржавых сетчатых продавленных пружинных кроватей до уродливых консервных банок, оставленных бомжами, забредавшими в забытое всеми пространство, наверняка созданное еще Воландом, любившим подобные эксперименты. Эта лестница – тайные закоулки человеческой души, прячущей в себе ненужное, неприглядное, использованное и убогое, выброшенное за ненадобностью в беззвучную немоту черной лестницы. Увидев ее хоть раз, вряд ли когда позабудешь, и в каждом, каждом новом знакомом будешь искать этот потайной ход, который ведет именно туда, чтобы подсмотреть, какой мусор сложил там сей индивид.

В этом году я побывала на незабываемой экскурсии в Питере, экскурсии по «Преступлению и наказанию» Достоевского, и прошла путем, которым ходил студент Раскольников, когда шел убивать пресловутую старушку. Поднялась я и по той самой знаменитой лестнице в доме старухи-процентщицы, узкой, неказистой и пыльной. Страшно, господа, страшно жить в этом доме. Есть в нем что-то болезненное, несовместимое с нормальной человеческой жизнью. Эманации совершённого (или совершенного) зла, уродливые духи витают там, осыпаясь тебе на голову серовато-черной штукатуркой, маскируя волосы под раннюю седину.

Мой бракоразводный процесс затянулся в силу наших с тобой, Максим, отношений в стиле Санд – Мюссе и моей невозможности быть с тобой БЕЗУСЛОВНО. Ты, ставшая моей отдушиной в этом безумном-безумном-безумном мире, захотела всего и сразу, совершенно в моем стиле. Но я не могла тебе этого дать. В ответ на мое письмо ты написала, что я не дала тебе «проявить ответственность и перестать чувствовать себя ребенком» и поэтому ты «решила больше не бороться за меня и нашу любовь», признавая, что, действительно, «все было исчерпано еще до… до наших отношений, – с другими». В конце приписка: «Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями». Браво, Максим! Как сказала бы Риточка: «Какая пошлость!» – и невесело усмехнулась… Она, кстати, прислала мне так называемую фразу дня: фразу Бернарда Шоу, ставшую для нее в тот момент, наверное, особенно значимой: «Любовь – это грубое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными». А может, так и есть?.. Может, все мы просто-напросто грубо преувеличиваем?..

Я стала задумываться: неужели и правда любви не существует? Что, если люди на самом деле не умеют испытывать этого чувства? Есть природа – она красива, божественна, совершенна. Есть человек – он жалок, убог и уродлив. Природа жалеет сотворенные ею создания, человек убивает себе подобных. Что от меня прежней осталось-то? От той «тургеневской барышни», которая была в начале пути? Только имя. Поменялись клетки моего тела, сознание, изменился характер.

Ко мне в кровать приходит дочка. Прижимается, сонная и теплая, пахнущая незабываемым детским запахом чистоты и счастья, обнимает меня за шею и довольно сопит во сне, улыбаясь. Льдинка на сердце потихоньку тает. Я знаю, она любит меня безусловно, наивно и чисто: так, как могут любить только дети, и я тоже, тоже люблю ее безусловно… той самой любовью, которую, быть может, не смогу подарить больше ни одному существу на этой земле…

Правда, иногда мне закрадываются в голову мысли и об иной любви, любви равных людей, рука об руку идущих по тропе (жизни ли, древнего ли города Танаиса – к живительному роднику, какой-то иной, еще неизведанной тропе…). Тогда глубокой ночью я тихо плачу в подушку, так, чтобы никто не услышал, потому что мне невыразимо стыдно за ту детскую наивность и иллюзии, искушающие меня мечтать, в надежде замкнуть знак бесконечности любви не только на чьем-то совершенном теле, но и в душах обоих людей, ведь восьмерка состоит из двух замкнутых на себе и друг на друге сфер.

Часть 3

Жизнь в нелюбви

Ты дал мне силу…

Высшее счастье человека, хотя это и банально, в принесении радости другим людям.

В полумраке комнаты раздаются заунывные, для кого-то смертельно страшные звуки Поющей чаши [Поющая чаша – экзотический музыкальный инструмент Тибета. Если водить по краю чаши специальным деревянным стиком, то своеобразная музыка, которая звучит в это время, способна сбалансировать энергетическое состояние человека, способствует излечению его от многих болезней.]. Иногда к ним примешивается жалобный плач свирели, неспешное журчание ручья или кукование кукушки. Мерное нарастающее гудение проникает внутрь, заставляет содрогаться, вышвыривает из привычного мира, дробит сознание на части и внушает смертельный, животный ужас. Меня эти звуки успокаивают. Я стою напротив трех молодых и сильных мужчин, застывших статуями, руки по швам, с закрытыми глазами.

Я космоэнергет и умею лечить. Открывая космические частоты, я сливаю, скачиваю энергетическую грязь с душ и тел в бездонный колодец до Центра Земли, где эта грязь сжигается или идет в переработку на удобрения.

У Сережи дело идет неплохо. Он совершенно спокоен, расслаблен, чувствуется, сеанс приносит ему облегчение: грязь постепенно меняет цвет с черного на серый, потом на прозрачный, пока не приобретает золотистый оттенок. Хорошо. Прекращаем.