Не твои наследники (СИ) - Николаева Елена
Пробую вдохнуть, но в лёгких что-то заедает. Они перестают функционировать в самый неподходящий момент. Как старый заржавелый механизм, в который всадили острый нож и для надёжности провернули. Воздух с болью стопорится на середине пути. Прекращается вентиляция. Функции не возобновляются ни со второй, ни с третьей попытки вдохнуть.
— Держись, деточка. Все мы под Богом ходим. Никто не вечен…
В глазах резко темнеет, хоть за окнами стоит ясный зимний день.
Что она хочет этим сказать?
— Вы о чём? — из горла прорывается слабый дрожащий хрип. — Господи, тёть Вер, он умер? Папы больше нет? Что с папочкой? Что с ним?
Сознание затягивает тёмной и непроглядной пеленой. Давит на макушку с такой силой, что впору съехать по дверце вниз и превратиться в безжизненный комок плоти.
Задыхаюсь. В голове не прекращается раздражающий гул. В ней звучат десятки голосов. Разрывают мозг на тысячу кусочков. Эхом, где-то на задворках, гремит сердечный ритм. С ненормальными перебоями. То замедляется, еле-еле прокачивая кислород по венам, то стремительно поднимается до максимального.
«Бах! Бах! Бах! Бах…» — оглушающе звенит в ушах на ряду с голосом тёти Веры.
— Инсульт случился, доченька. В коме он. Скорая увезла пару минут назад. Я пришла к нему, чтобы приготовить обед. Мы немного поговорили. Тебя вспомнили. Переживал он, как тебе в столице живётся. Не обижает ли муж. Твой голос ему не понравился, будто бы ты плакала, но не хотела, чтобы он об этом знал. Затем подошёл к шкафчику, потянулся за чашкой и упал. Прямо на мои ноги головой. Я даже среагировать не успела. Господи Иисусе, что же с ним будет теперь? Машенька?
Тётка начинает реветь и причитать. Мне становится совсем дурно. Прикрываю на секунду глаза, осуществляя медленный вдох, а когда распахиваю веки, встречаюсь глазами с моим мучителем. Он рядом стоит. Руки держит в карманах брюк. Смотрит на меня в упор. Взгляд серьёзный. Пробирающий до мурашек. Требующий немедленных объяснений.
— Я сегодня же приеду, — решительно произношу.
Где беру силы, сама не понимаю. Может быть потому выходит воспрянуть духом, что хочу от него сбежать. Уехать на какое-то время в другой город. Сейчас я нужна отцу. Я должна о нём позаботиться и точка!
— Тёть Вер, куда его увезли? — игнорировать зрительное давление Руслана становится сложнее. Коленки дрожат из-за эмоционального перегруза. Ноги едва держат, словно я только что пробежала спринтерский марафон. В груди раскручивается очередной неуправляемый ураган. Вот-вот вырвется наружу.
— В городскую больницу. На Кирова, — слышу тётин ответ.
— Держите меня в курсе. Не бросайте его, пожалуйста, — поспешно тараторю, отрывая себя от опоры. — Я уже выезжаю.
— Я буду на связи, Машенька. До встречи, родная.
Отключив мобильный, срываюсь с места, но больше двух шагов мне не удаётся совершить.
— Маша! — крепкая хватка сжимается на моей руке. Грубо дёргает назад.
Всхлипываю от столкновения наших с Русланом тел. Он впивается взглядом в мои глаза. До такой степени сверлит их, что меня начинает лихорадить.
— Остановись. Объясни, что случилось с твоим отцом?
— Отпусти меня! Мне некогда объясняться! — вскрикивая, бесполезно дёргаюсь. — Мне нужно к нему! В больницу!
— Ты всё ещё не поняла, что мы с тобой в одной связке? Ты и я, — хмуро смотрит. Голос ровный. Звучит так, будто сталью режет по нервам. Задевает за живое.
Как тут не понять, если тебе настолько доходчиво разжёвывают?
Абсолютно все события, вызывающие эмоции, запоминаются лучше, чем нейтральные. С этим не поспоришь. Мне всё ещё больно. И я не смогу забыть то, что желательно вычеркнуть из памяти. Даже, если прощу ему, этот незримый шрам навсегда останется со мной.
— Маша… — его руки снова на мне. Сковывают мои движения. Прижимают к его груди, чтобы я не брыкалась. Лёгкие забиваются под завязку его запахом.
Отравляюсь им заново. Впускаю в себя яд разочарования. В душе разворачивается самая настоящая война ангелов и демонов...
Война света и тьмы.
Простить и принять его помощь или послать к черту во всех смыслах?
Позволить себя утешить или пожелать ему смерти?
Боже мой, мне страшно! Страшно ощущать всю гамму расстроенных чувств одновременно.
Невозможно любить и ненавидеть, хоть опыт говорит о другом.
Должна же быть какая-то золотая середина? Или её нет? Может, Аристотель, создавая свою теорию, совсем не дружил с головой?
Не отвечать злом на зло? Но ведь терпению рано или поздно приходит конец!
Подставить вторую щёку? Да ну на хрен!
К черту его! К черту!!!
— Не хочу, не прикасайся ко мне, — рычу, стискивая от бессилия зубы. Рубашка Руслана на груди становится влажной, грязной от потекшей туши и следов моей помады. — Отойди прочь. Видеть тебя не могу! Исчезни, Рус, пожалуйста! Уйди с дороги!
— Конечно! Вот прямо сейчас взял и тебя послушал, — утверждая, подхватывает меня на руки. Несёт к своему столу. Новый виток истерики захлёстывает меня с головой.
У меня отец в коме, а он не пускает! Качает права! Да как он может?
Не в силах справиться с бурлящими эмоциями, снова срываюсь, начинаю лупить его кулаками по плечам и спине.
— Пусти меня, Руслан! Отпусти!!! Слышишь? Отпусти!!! — громко выплёскиваю.
Рыдания прорывают горло, словно вода плотину. Содрогаюсь в его руках. Вцепляюсь зубами в плечо, со всей дури прикусываю мышцу вместе с тканью, чтобы хоть как-то заглушить в себе развернувшуюся душевную катастрофу. Вою и трясусь.
Трясусь так, словно за оголенный провод вцепилась.
Папа… Папочка… Родной… Как же так?
Пожалуйста, пожалуйста, только не умирай! Не надо! Не надо! Я не хочу!
— Инна! Блядь! — вызывая секретаря, Руслан шипит от причиняемой мной боли. Мат срывается не запланировано. Он садит меня на стол. Ничего не предпринимает, позволяет его и дальше грызть зубами. Терпит, сволочь! Мазохист проклятый. Видимо понимает, что мне становится от этого легче.
— Руслан Георгиевич? — из селектора доносится растерянный женский голос.
— Галецкого ко мне! Срочно!
Отключив связь, тянется к бутылке с водой. Откручивает крышку.
— Пей! — командует. Я отворачиваюсь.
— Отпусти меня… — рыдаю, вцепляясь за него, как за последнюю спасательную шлюпку. Зарываюсь носом в шею. Обвиваю её руками. Противоречу сама себе, своим принципам, действиям и желаниям. В душе полный раздрай. В голове капитальная неразбериха. Пытаюсь думать только о папе.
Только бы живой остался. Только бы живой…
— Выпей воды, Маша, — просит.
— Не трогай… — рваные и частые всхлипы сотрясают мои плечи. Отталкиваю его руку с бутылочкой. Воздуха в лёгких катастрофически не хватает. В груди пылает огонь. — Папа в коме… Мне нужно к нему… Мне нужно… к нему…
— Скажи, где он? — низкий грудной голос окутывает сознание анестезией. Звучит ровно. Спокойно. Внушает доверие.
Расслабляюсь, совсем чуть-чуть…
— В больнице. В городской. На Кирова. В моём городе. Где я родилась.
— Я вышлю за ним вертолёт, слышишь?
Не отвечаю, непрерывно плачу, но согласно киваю головой.
— Заберём отца в столицу. Здесь спасать будем. У лучших врачей, — тёплая ладонь касается лопаток. Мягко поглаживает, распространяет по позвоночнику тепло с мурашками. Хорошо становится. Приятно. Будто никогда не ссорились. Будто всю жизнь носил меня на руках и боялся дышать в мою сторону…
— Не нужно никуда ехать, Маша. Успокойся. Доверься, я всё решу. Выпей воды. Через полтора часа ты его увидишь. Хорошо?
Отстраняюсь от горячей груди. Поднимаю взгляд, чтобы заглянуть в его усталые глаза и молча согласиться. Затем снова вцепляюсь в Руслана мёртвой хваткой. Прижимаюсь виском туда, где сердце грохочет на вылет. Больше ничего не слышу. Только свои мысли на фоне учащённых ударов, приглушённые фразы Исаева и гул чужих голосов.
Я скоро увижу папу.
Боже мой, пусть он останется жив.
Глава 22. Тяжкий груз
Руслан
