Начало нас (ЛП) - Джеймс Лайла
Вернется ли когда-нибудь моя жизнь в нормальное русло?
Ну… не то чтобы раньше это было нормально. Но, по крайней мере, мне не придется ходить так, будто у меня на лбу жирными буквами написано слово ПОЗОР.
Я все еще погрязла в жалости к себе, когда красная бабочка снова порхает передо мной, а затем садится на скамейку напротив меня, в нескольких футах от меня. Рядом с молодым человеком, который сидит в парке так же долго, как и я.
Хоть он и сидит, я могу сказать, что он, должно быть, очень высокий. По сравнению с ним скамейка кажется маленькой. У него широкие плечи, и он сложен так, словно только что вышел из любовного романа. Высокий, темноволосый и красивый.
Возможно, я всю оставшуюся жизнь отказывалась от мальчиков и свиданий, но я все равно могу оценить прекрасный экземпляр, когда увижу его в дикой природе.
Он одет в черные брюки и белую рубашку-поло, цвет которых контрастирует с его красивой загорелой кожей. Очки в черной оправе, расположенные на его носу, придают ему немного занудную атмосферу, но я думаю, что это только делает его более привлекательным.
И я могу ошибаться… но мне кажется, что меня привлекает мистер Высокий, темноволосый и красивый.
Раньше я не замечала альбом для рисования, но теперь заметила. Так он художник?
Беру телефон, пролистываю приложение Kindle и открываю книгу, которую читала вчера вечером. Я стараюсь не показывать, что изучаю его, а смотрю на него только периферийным зрением. Я ловлю, что он тоже смотрит на меня время от времени, прежде чем снова взглянуть на свой альбом для рисования. Его карандаш не перестает двигаться по бумаге, даже когда он смотрит вверх, его взгляд с восторженным вниманием скользит по моему лицу, а затем снова вниз.
В нем есть что-то знакомое, но я не могу точно определить, что именно.
Так проходит час. Я пытаюсь читать, но легко отвлекаюсь на мистера Высокого, темноволосого и красивого, пока он продолжает рисовать. Я встаю на ноги, когда больше не могу выносить напряжение. Где-то в глубине моей головы звенят тревожные звоночки. Но мое любопытство побеждает меня. Я кладу телефон в карман и сокращаю расстояние между нами несколькими шагами.
Он запоздало замечает, что я приближаюсь к нему, и, когда я подхожу достаточно близко, захлопывает свой альбом для рисования. Его глаза расширяются, и он быстро смотрит влево и вправо — в поисках спасения.
Ага! Я осознаю свою вину, когда вижу это, и это написано на его красивом скульптурном лице этого незнакомца. Я закусываю губу, пряча улыбку.
— Не хочу показаться неприятной, но я почти уверена, что ты просто зарисовывал меня. — Я делаю паузу, указывая на альбом, лежащий у него на коленях. — И закрытие альбома для рисования таким образом заставляет тебя выглядеть крайне виноватым.
Его губы вытянулись в прямую линию, но он ничего мне не ответил.
— Послушай, у меня нет с этим проблем. Но если ты меня рисовал, я просто хочу посмотреть, как это выглядит.
— Почему? — спрашивает он глубоким и грубым голосом.
— Хм?
Наконец, он смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и его карие глаза суровы и напряжены.
— Почему ты думаешь, что я тебя рисую?
Я указываю на свою скамейку.
— Потому что я видела тебя. Я как бы поймала тебя с поличным. Ну что, могу ли я это увидеть?
Он молчит с минуту, прежде чем проворчать себе под нос:
— Да.
Я сажусь рядом с ним, и он открывает свой альбом для рисования, прежде чем передать его мне. У меня перехватывает дыхание. Девушка на бумаге не может быть мной.
Искусство детальное и изысканное. Каждая линия нарисована с поразительной точностью и терпением. Как будто он старался быть осторожным, чтобы не испачкать изображение каким-либо внешним изъяном.
Ее волосы распущены, а глаза глубокие и выразительные, полные боли.
На первый взгляд девушка на рисунке потрясающе красива.
Но чем ближе я смотрю, тем более захватывающей она становится. В ее невинном выражении лица есть беспокойство, чувство, которое я очень хорошо знаю.
— Это я? — спрашиваю я вслух, практически задыхаясь от слов.
— Я не профессиональный художник, — быстро защищает он. — Поэтому я не очень хорош в этом. Я рисую только тогда, когда мне скучно.
Он неправильно понял мой шок.
— Нет, нет, — говорю я ему. — Это красиво. Просто... я не ожидала, что это будет так... подробно.
Этот незнакомец не просто привлек меня.
Он видит меня.
Я сглатываю и отрываюсь от альбома для рисования.
— Спасибо, — выдыхаю я, а затем с моих губ срывается дрожащий смех. — Я приятно удивлена.
— Значит, это хорошо?
Я киваю.
— Да, да, это хорошая вещь.
Мой взгляд снова возвращается к бумаге, и я не могу не провести пальцами по линиям рисунка. Мы оба долго молчим, и я наслаждаюсь уютной тишиной.
Это первый раз, когда я разговаривала с кем-то с тех пор, как покинула реабилитационный центр. Впервые за очень долгое время я охотно подошла к кому-то. Безумно думать, что я живу в доме со своими родителями, но я не сказала им ни слова с тех пор, как вернулась домой три месяца назад.
Они не хотят меня видеть, поэтому я держусь вне их поля зрения.
Мне следовало бы опасаться незнакомца, рядом с которым я сижу, но есть что-то в его молчании, что меня успокаивает. Он не насмехается надо мной, не смотрит на меня с отвращением, даже когда я постоянно чувствую на себе его горящий взгляд.
Его молчаливое любопытство говорит со мной. Я возвращаю ему альбом для рисования и облизываю губы, прежде чем заговорить снова.
— Ты не возражаешь, если я спрошу твое имя?
Он медленно склоняет голову набок.
— Только если ты сначала скажешь мне свое имя.
Я заправляю свои надоедливые выбившиеся волосы за ухо. Если он спрашивает мое имя, это значит, что он не знает, кто я. Это мой первый признак того, что он не отсюда. Если да, то, возможно, он просто новичок в этом районе или его мало в социальных сетях. Потому что мое унижение после рождественского гала-концерта стало вирусным.
И если он не знает, кто я… тогда я могу быть кем захочу.
Кем-то, кто не является призрачной девушкой на его рисунке. Я не обязана быть Райли Джонсон - никчемной, гротескной девчонкой, которой больше нет места нигде.
Я сглатываю, а затем улыбаюсь незнакомцу.
— Дейзи, — говорю я ему, — Дейзи Бьюкенен.
Его карие глаза загораются узнаванием.
— Великий Гэтсби?
Значит, он не только художник, но и классическую литературу признает? Мистер Высокий, смуглый и красивый теперь в десять раз горячее. Я просто пожимаю плечами и жду, пока он назовет мне свое имя.
Он удивляет меня, когда, наконец, представляется.
— Тогда можешь звать меня Джей, — говорит он своим глубоким захватывающим голосом. — Джей Гэтсби.
Моё сердце делает кувырок в груди.
— Ты ведь шутишь, правда?
— Если ты можешь быть Дейзи, почему я не могу быть Джеем?
Дело принято. Его губы дрожат в загадочной улыбке.
— Итак, Джей, — начинаю я, называя его явно вымышленным именем. — Как ты пришел в искусство?
На его точеной челюсти дергается мышца.
— Кое-кто предложил мне использовать искусство как средство прояснения своих мыслей. Я считаю, что это работает.
— Ты действительно хорош в этом.
Он слегка пожимает плечами и, кажется, чувствует себя почти неловко от моей похвалы.
— Не совсем.
— Почему ты меня нарисовал?
Он отвечает на мой вопрос своим собственным.
— Ты меня не помнишь, да?
В растерянности я смотрю на него.
— Извини, что?
Он кивает, как будто мое замешательство каким-то образом ответило на его вопрос.
— Ты меня не помнишь. — На этот раз его слова — это утверждение, а не вопрос. В его голосе чувствуется нотка огорчения. — Мы встречались в прошлом году, именно прошлым летом.
