Запретные игры (СИ) - Шагаева Наталья
И вот это все привело меня к Наде.
Я хотел её рук.
А потом… А потом мне вдруг стало мало ее ласковых рук, и я захотел большего…
Но ведь я спросил, чего она хочет! Я был готов попробовать дать несвойственную для меня ваниль. Мне хотелось сделать так, как ей надо… Ну хотя бы попробовать. Потому что сам я не понимаю как!
Но нет. Нет…
Ей от меня ничего не нужно.
Вот… Вот в этом моменте все пошло не так. Я понял, что противен ей.
Нет, она имеет право меня ненавидеть. Но я эгоистично хотел, чтобы приняла меня такого, как есть. Не приняла…
Я противен…
Вот он, еще один момент, когда меня переклинило.
В моей жизни была уже женщина, которую передёргивало от мысли родить от меня. Которую тошнило от близости со мной.
И вот все повторяется…
Это карма?
Но с Нелли меня так не треггерило.
Не хочет?
Плевать.
Могу взять то, что хочу, у других. И я трахал баб пачками. А они с удовольствием мне отдавались.
Но… Их удовольствие и желание мне угодить обуславливались деньгами и выгодой.
По факту. Просто так, как мужик, я был им малоинтересен.
Получается, мне было важно, чтобы Надя приняла меня безусловно.
А она не приняла…
Не так, конечно, добиваются расположения невинных, ранимых фиалок. Совсем не так…
Их топят в романтике, ванили, подарках, внимании, в словах и обещаниях.
А я так не могу. Разучился. Да, в общем-то, не умел никогда. Всех прогибал под себя. И меня всё устраивало.
Ну чуждо мне подобное.
Свою симпатию предпочитаю доказывать подарками, защитой, возможностями.
А дальше? В какой момент она окончательно сломалась?
Да, секс был грубым. Но я еще не совсем съехал с катушек, чтобы рвать девушку. Да, она не хотела. Да, я был груб. Но не настолько, чтобы довести до больницы?
Я неадекватно оцениваю свои действия?
Может быть.
Но в моей жизни был секс и гораздо жёстче, грубее, животнее, но никого не увозили из-под меня на скорой.
Бля… Ничего не понимаю.
Но Надя в клинике… И я пока даже не знаю, что с девочкой и насколько всё серьёзно.
Значит, где-то я потерял границу, просто не осознаю.
Она ведь девочка.
Надя оказалась еще уязвимее и нежнее, чем я полагал. Такие звери, как я, не для неё.
Как теперь мне к ней вообще прикасаться?
Отпустить?
Не могу.
Мамаев это просто так не оставит.
Ну, допустим, я его уберу.
Допустим!
Ради нее!
А она того стоит?
Ну, допустим, стоит.
Так не хочу я ее отпускать. Я эгоистично хочу ее рядом с собой.
Снова веду себя как животное и думаю только о себе?
Да. Я не поменяюсь. Я готов немного смягчиться и отодвинуть границы… Отпустить – нет. Еще пару недель назад думал, что наиграюсь и выкину. А сейчас не могу!
Нет!
А если не примет?
Если ее отвращение и страх перевешивают чашу весов?
Что тогда? Что?
Тогда нам обоим будет несладко.
Встаю с лавочки, иду назад в клинику. Что-то очень долго нет новостей. Я привез ее сюда в сознании. Да, Наде было больно, да, она побледнела. Но разговаривала со мной и была в себе.
Иду напрямую к доктору.
— Вы куда? — окрикивает меня медсестра.
— Мне нужен врач!
Не оборачиваюсь, иду вперёд.
— Нет его. Он на операции!
— На какой операции? — резко останавливаюсь.
Ее теперь режут из-за меня?
Прикрываю глаза, сжимая переносицу.
Ну не мог я так сорваться. Не настолько…
— Что за операция? Серьёзная?
— Я не могу вам сообщать такую информацию!
— Я хочу знать, что с моей женщиной! — повышаю голос, который эхом раздаётся на всё отделение.
— Тамара Геннадьевна – ваша женщина? — удивленно распахивает глаза девушка. — Ей же семьдесят… Ой, простите. Я не хотела ничего сказать, — мнётся.
— Какая Тамара Геннадьевна? Я о Надежде Свиридовой. Девушка, двадцать лет.
— А, — выдыхает медсестра, краснея. — С девушкой всё хорошо. Она в палате отдыхает.
Хорошо.
С ней всё хорошо.
Боль, которая раздирала меня, немного отпускает. Не совсем, но становится тупее.
— Почему мне не сообщили?
— Вы простите. Вячеслава Сергеевича срочно вызвали на экстренную операцию. Он не успел.
— Хорошо. Что с девушкой?
— Не могу сказать. Дождитесь врача.
— А так можете? — вынимаю из портмоне крупную купюру и засовываю девушке в нагрудный карман.
— Ну что вы? Здесь же камеры! — возмущается она, но деньги мне не отдает. — Ладно, вижу, что переживаете.
Берет со стойки медицинскую карту, открывает.
— Здесь ничего страшного. Разорвалась фолликулярная киста.
— Подробнее! — несдержанно повышаю голос. Хотя всегда холоден с посторонними. Нервы сдают.
— Ну, как бы вам объяснить… Это норма.
— Вот эти боли – норма?!
— Нет, конечно. Ну хоть раз в жизни такое случается с каждой женщиной. Кровотечений нет. Всё пройдёт. УЗИ и анализы в норме. Но пару дней понаблюдаем.
— Что это могло спровоцировать?
— Всё зависит от дня цикла. Но в принципе она могла разорваться и в покое. А что произошло перед приступом боли? Занятие спортом? Тяжёлое, ничего не поднимала?
— Всё ясно, спасибо. Сообщите мне, когда освободится доктор, — сухо благодарю девушку. — В какой она палате?
— Пойдемте, я провожу. Только девушке дали обезболивающее с успокоительным эффектом, и она спит. Лучше не будить. Пусть отдохнёт.
Киваю.
Проходим через стеклянный коридор в другой корпус. Здесь уже не пахнет стерильностью и безысходностью. Совсем другой, приятный запах, цветочного освежителя. Третья палата. Медсестра открывает мне дверь. В палате полумрак, горит лишь один тусклый светильник.
Медсестра уходит. Прохожу внутрь, стараясь бесшумно закрыть дверь.
Подхожу ближе к кровати. Надя спит. Просто спит. Как будто дома в собственной кровати. Здесь такие палаты, создающие иллюзию уюта. Мятные стены, картина с природой, мягкие кресла. Кровать с бирюзовым бельём.
Всё это я изучаю только потому, что боюсь смотреть глубже.
И вот вроде бы можно было снять с себя вину. Так бывает у каждой женщины, ничего страшного. Так совпало.
Снять вину и спать спокойно. С любой другой я бы так и сделал: оплатил бы лучшую клинику, купил бы дорогой подарок, путёвку на море. И все грехи смыты.
Но нет… С Надей, кажется, так не получится. Потому что я виноват, да.
Потому что она очень хрупкий сосуд. Одно неверное движение, сжал в руках чуть сильнее – и всё сломалось.
Собираю волю в кулак и смотрю на Надю. И вот теперь вижу детали. Бледная, периодически всхлипывает во сне. Как ребёнок, который долго плакал, прежде чем уснуть. Лиза так делала в детстве.
Закрываю глаза. Дышу.
И как мне теперь с ней?
В моей жизненной конструкции нет таких сценариев, как нужно любить.
А даже если я попытаюсь, то совсем не знаю, как это делается… Я не умею любить так, как надо хрупким, ранимым девочкам. И ведь никто не подскажет, как…
Она могла бы меня научить. Нет, только она и может это сделать. Но не будет. Не захочет. Сейчас – тем более.
Втягиваю воздух. Выходит слишком шумно. Девочка поворачивается на другой бок, к стенке, отворачиваясь от меня.
Но варианта отпустить ее жить, как она простила, в моей голове нет.
Выхожу из палаты. Здесь тихо, уютно и очень обходительный персонал. Надю можно оставить в надёжных руках. Мне кажется, она даже обрадуется, если эти руки будут не мои.
Снова иду в корпус к медсестре.
— Что ей можно? Сладкое? Фрукты? — интересуюсь у девушки, пока жду доктора.
— Да все можно. Противопоказаний нет.
— Хорошо. Спасибо.
Говорю с доктором уже ближе к утру. Прошу обследовать ее более детально на предмет женского здоровья. Обещают все сделать по высшему уровню.
Уезжаю домой, когда уже светает.
Из дома заказываю ей несколько букетов цветов. Разных. Розовых роз, гербер, лилий, полевых, орхидей, ибо не знаю, что она любит. Пусть заставят цветами всю палату.
