Обнаженная. История Эмманюэль - Кристель Сильвия
— Как нужно рисовать?
Топор смеется. Выливает вино в тарелку с объедками, смешивает все и хватает получившуюся кашицу руками.
— Не важно — как. Как хочешь! Будь свободной! Нужно идти до конца. Еще дальше. Изменить суть вещей, потрясти, жить!
Сомневаюсь, стоит ли мне браться за это. Предчувствую, что если начну рисовать и посвящу себя этому искусству, то потеряю интерес ко всем иным средствам самовыражения. Хюго подбадривает меня, покровитель-подстрекатель. Этим освобождением я обязана ему. Я начала рисовать в Париже, искупавшись в богемной среде. Следуя общим правилам, я рисую бесстыдные обнаженные тела, накрашенных женщин, их изящные или чрезмерно пышные формы. Я хочу сочетать красоту и женственность с чрезмерностью, может быть — с провокацией и насилием.
Я помню свое первое произведение — трогательное и вызывающее; лепестки цветов сочетались в нем с кровью, и было это давно. Свое молодое дарование я бросила в лицо равнодушной скучающей матери. Это произошло в отеле. Я была девчонкой… Жалюзи в гостиной были забрызганы кровью. Приезжий из деревни спрятал в карман рюмку, а заметивший это официант потребовал вернуть украденное. Деревенский мужик отнекивался, потом рассвирепел, выхватил кривой нож и распорол официанту руку. Брызнула кровь, тетя Мари закричала, угрожая вызвать полицию. Когда спустилась мать, всех как ветром сдуло. Остались только пятна крови.
Придя в ужас, мать выругала всех, кто насвинячил и ушел, не заплатив, и, подумав, сказала:
— Сильвия, чем стоять просто так, возьми краски и нарисуй что-нибудь поверх этого. Цветастенькое, как вас в школе учат.
Так я и сделала. Ярко-красные кровавые пятна я оставила в сердцевине тюльпановых лепестков, зато контуры цветов обвела мягкими линиями. Они оказались разного размера, в зависимости от величины пятен. Я гордилась своим произведением. Тетя Алиса поздравила меня с успехом.
— Ты что, оставила кровь? — спросила мать.
— Да, красный цвет так приятен. Вам нравится?
Мать вытаращила глаза, ей-то, я знала, хотелось все скрыть. А я эти пятна подчеркнула, декорировала. Заинтересовавшись, она разглядывала мои кровавые цветы. Они были не из детства. Все было выполнено чистыми, гармоничными мазками кисти. Мать увидела мой талант, выраженный в красивом и жестоком рисунке, и сказала:
— Теперь марш к себе!
Это был мой первый опыт: окровавленные тюльпаны.
В 1977 году я снова встретилась с Вимом Верстаппеном, моим первым наставником в кино, чтобы поработать с ним на съемках фильма «Пастораль 1943». Я была счастлива вернуться в Голландию, чтобы сыграть главную роль. Вим стал другом всей моей жизни.
Мой агент Жак Итах заключил контракт на участие в крупном австро-американском проекте. Это важный момент моей карьеры, ведь я поняла свою международную цену: я конвертируема, фильм можно сделать на одном только моем имени. Средства в ходу огромные, съемочная группа насчитывает триста человек из разных стран. Организовано все скрупулезно, никаких импровизаций в помине нет, моя парикмахерша Мадлен следует за мной по пятам, как и предусматривает контракт, костюмы роскошны, кастинг приводит меня в восторг: Бо Бриджес, Рекс Харрисон, Урсула Андресс, Оливия де Хэвилленд… Версаль воссоздали в одном из австрийских замков. Зима морозная. Я испанская инфанта, и, поскольку этого требует титул, мне повезло носить пышные юбки.
Я организовала вечеринку в честь мисс де Хэвилленд[8]. Она была очень растрогана и всю ночь танцевала. Прежде чем исчезнуть с благодарностью, она подошла ко мне и сказала:
— Спасибо, дорогая Сильвия, спасибо за внимание и за роль тоже…
Я скромно опускаю глаза и качаю головой:
— Это вам спасибо, играть рядом с вами для меня большая честь… Знаете, ведь на кастинге от меня ничего не зависело…
— Я знаю это, но без вашего имени не было бы фильма.
Я обратила внимание на красивого актера, который постоянно сидел в углу, ни с кем не разговаривал и с непробиваемым и раздражающим безразличием был погружен в чтение «Санди таймс». Инфанта подходит к нему, приподнимает тяжелые юбки, под которыми оказываются потертые джинсы, и показывает пальцем на серебряные набойки его ковбойских сапог. Это его забавляет: наконец-то он улыбнулся. Я достаю свою флягу и первым делом говорю ему:
— Хотите попробовать?
Здесь, на съемках первого в моей жизни международного кинопроекта — фильм назывался «Под железной маской» и был снят режиссером Кеном Аннакином по роману Александра Дюма, — заканчивается вереница моих любовников. Последним в ней стал этот импозантный мужчина по имени Бен. Он берет предложенный мною бренди. Я пьянею, загораюсь, и он тоже.
Внезапная любовь — опасность, а не удача. Рассудком не понять, откуда она появилась. Это мгновенное узнавание друг друга, прямая связь между двумя подсознаниями, таинственный мост. Я никогда не исследовала свое подсознание — эту всеобъемлющую силу, которая повелевает моим телом, диктуя ему непонятные поступки, подчас несовместимые с жизненной логикой. Мое тело, притягательное, алчное, беспричинно напрягалось, действуя наперекор моей воле. Я видела, что могу магнетически притягивать существ, желавших мне зла и толкавших меня на саморазрушение, только ради того, чтобы уйти от себя самой. Я видела свое бегство, свое падение, свою постепенную и прогрессирующую бессознательную деградацию.
Мне бы очень хотелось встретиться со своим подсознанием. Должно быть, это дикий зверь с полосатой шерстью, весь в шрамах. Он живет во тьме, рычит и ворчит — существо без моральных принципов, без уважения и жалости ко мне, к моим страданиям, очень грубое. Занятия фрейдизмом больше подходят моим подругам-истеричкам, но никак не мне; я не стремилась противостоять этому зверю. Сомнительная психоаналитическая практика казалась мне смешной. Потешно, ненадежно и слишком дорого стоит. Всего лишь мода для кинозвезд, сложных по натуре. Я сама проанализировала себя, одна, потратила на это время, многое поняла, простила и была прощена. На это ушла вся моя жизнь. Почти вся.
Бену тридцать пять лет. Его тело — спелый плод. Он в том возрасте, когда красота молодости цветет в последний раз, восхитительная, сияющая невыносимо ярко перед тем, как человек начинает стареть.
Греческий нос, тонкий и прямой; большие, светящиеся, ясные глаза; длинные темные брови, утончающиеся к вискам, мужественные и тонкие — свидетельство необычной смеси кровей. Его улыбка — не улыбка вовсе, а ловушка, занавес, постоянно приподнимающийся над его зубами, как у волка: уж если эти белые клыки укусят, то по-настоящему. Я — идеальная добыча, и он понял это, я чую в нем хищника. Мне нравится, когда меня грызут. Я буду довольна. Влечение не проходит, западня привлекает меня, дьявол красив. Я подпишу с ним договор о дальнейшей совместной работе, которую уже начала сама, и расплачиваться придется разложением личности и жизненным крахом.
Я ухожу от Хюго, я ему об этом сказала. Он не слишком удручен, он знавал расставания, переживал их, описывал. Наш союз оказался непрочным, мы были слишком разными. Надо попробовать объяснить ему это. Несколько слов из-под темных очков: я разыгрываю скромную барышню, которая стоит перед великим маэстро, немножко стыдится, грустит от совершаемой ошибки. Мое решение дерзко, достойно сожаления и необратимо. Я принадлежу другому и ухожу к нему, хочу жить в его тени. Несколько фразочек, брошенных отцу моего ребенка, чтобы выразить словами давно очевидную реальность. Хюго берет меня за руку, он не обижается. Он хочет завершить все жестом нежности. Я отдергиваю руку, меня снедает нетерпение. Хюго больше не для меня, он слишком старый, слишком мудрый, закостенелый, слишком добрый. Я не заслуживаю его великодушия.
