Это всё ты (СИ) - Тодорова Елена

Понял. Красный. Назад.

– А ты… Почему на первых двух парах не присутствовал?

– Дела были.

– Мм-м… Хочешь сесть со мной?

Я не могу сосредоточиться на том, что она едва не задохнулась, пока спрашивала меня об этом, потому что для меня это предложение охренеть какое неожиданное.

Карина, Мадина, Самсон, Орлов… Неосознанно верчу башкой по сторонам.

Пока Ю не информирует:

– Вика с Валиком болеют.

– А, – протягиваю коротко. И, едва взглянув на нее, докидываю: – Ок.

Ухмыляюсь и иду к парте Филатовой, чтобы занять давно просчитанное мной выигрышное место. Под окна. Вообще, сидеть у ограждения – не мое. Но именно с этого положения выгоднее беспалевно пялиться на Ю. С понтом на доску или на препода, а тем временем… Только на нее.

– Сколько у тебя во втором? – шепчет Юния несколько позже, когда я, привалившись спиной к стене между окнами, делаю вид, что рукой, которая лежит на парте, что-то там записываю.

– Двадцать три, – сиплю я.

Ю хмурится и поворачивается, чтобы заглянуть в мою папку. Приходится отлепить взгляд от ее коленей. Нервно пробежавшись языком по губам, на автопилоте закрываю ладонью отсутствующее решение.

Что делает Ю?

Смеется и подается еще ближе, чтобы спихнуть мою руку. Запах, тепло, прикосновения… У меня перехватывает дыхание. Сердце, гоняя вмиг загустевшую кровь по организму, барахлит и тарабанит на всю, мать вашу, аудиторию. Ничего, кроме него, не слышу. Взглядом выцепляю крупные кадры – глаза, губы, веснушки… Я так хочу прижаться к ним.

Нога начинает подскакивать. Трясу ею, будто у меня нервный, блядь, тик.

А Ю не унимается, вцепляется в мою руку, и все тут.

Блядь… Выдергивая, ловлю ее ладонь и жестко сжимаю.

– Нет у меня решения, – шиплю, когда встречаемся взглядами. – Я в уме посчитал. Не успел записать. У тебя ошибка… – хрип обрывается, когда Ю облизывает губы и краснеет так сильно, что становится горячо мне. Осторожно отвожу ее руку. Прежде чем опустить ее на папку, мельком просматриваю исписанный листок. – В четвертом действии должно выполняться деление, а не умножение. Ты же оборачиваешь формулу, чтобы определить объем производства.

И снова на ее губы смотрю. Хочу сделать это спокойно, якобы случайно, между обсуждением… Блядь, она их облизывает и вздыхает так томно, будто… Будто жаждет, чтобы я ее поцеловал.

«Не делай так больше…»

Так? Может, нужно как-то иначе?

Резко напрягаюсь, когда мозг проносит мощнейший импульс и заряжает его прямиком вдоль моего позвоночника. Нижнюю часть тела тут же окутывает жаром. Член дергается и, долбанувшись в ширинку джинсов, вспыхивает факелом.

– Точно… Спасибо… – шепчет Ю.

Закрываясь от меня волосами, принимается затирать ошибки.

И я бы хотел сказать, что все нормально… Но она так поверхностно дышит, что я дышать совсем не могу.

– Пойду. Покурю, – извещаю по факту, потому что уже поднялся.

Деби-и-ил!

Ю поворачивается и, естественно, натыкается взглядом на мой пах, который в данную минуту представляет собой плацдарм для взлета ракеты.

Хор смеха, возмущения препода, задушеные вздохи Ю… Мой реал внапряг походит на озвучку какого-то затрапезного телешоу.

Перемахивая через парту, решительно устремляюсь на выход.

Курение не убивает. Оно бесполезно. Дымлю минут двадцать пять, ни хрена не меняется.

Юния Филатова: Ты в порядке? Вернешься?

Блядь… Почему я чувствую себя так же паскудно, как в тот день, когда она плакала здесь на лавке в кустах?

Ян Нечаев: Сгоняю за кофе? Тебе что-то взять?

Ян Нечаев: Ну, кроме чупса:))

Следом облизывающийся котяра. На, нах.

А ей… Хоть бы что!

Дрочибельная зайка закатывает глазки.

Юния Филатова: Батончик, если можно… Голова болит от перегруза.

Ян Нечаев: Ок. Немного задержусь. Нужно еще бенз залить.

На самом деле я отъезжаю, чтобы принести ритуальное подношение своему личному культу – яростно отонанировать, глядя на то чертово розовое зеркало.

Возвращаюсь под конец четвертой пары вполне себе адекватным человеком. Улыбаясь, вручаю Ю кофе, батон, чупс и таблетку шипучего обезбола.

– О-о-о, – протягивает она с восторгом. – Я тебя обожаю, Ян!

Мне, блядь, девятнадцать. Я не реагирую на такую обалдеть-ебалду. Снисходительная ухмылка – допустимый макс. Но нет же… Гребаное сердце заходится, как у детсадовца, поймавшего под елкой Деда, блядь, Мороза.

Ну и я… Выписываю своим долбанутым улыбаном столько, что Ю краснеет.

– Этого обожания достаточно, чтобы ты надела завтра на игру футболку с моей фамилией? – хохмлю, трындец, остроумно. И, схватив ее за руки, как преданная псина, заглядываю в глаза. Когда Ю с чередой нежных тихих вздохов запрокидывает голову, неосознанно опускаю свой лоб на ее. Моргая, задеваем друг друга ресницами. Охренеть меня шатает! В животе с адской скоростью вращается центрифуга. Сердце агрессивно долбит в ребра. Разбивается, разбрасывает пульсирующие частицы по телу и тут же, молниеносно регенерируя, залечивает пробоины, наращивая объемы до невообразимых размеров. – Скажи «да», – шепчу, едва шевеля губами, когда слева защемляет какой-то нерв так, что дышать нереально.

– Ян…

– Скажи, зай.

И она говорит. Но не то, что я хочу.

– Утром прилетает Святик!

– Я думал, ты придешь, – хриплю в замешательстве.

В висках взрывается пульс. Сознание ползет темными пятнами.

– Я приду… – частит Ю, находя мою вмиг похолодевшую ладонь. – Обязательно… – заглядывая в глаза, сжимает руку. И размазывает меня окончательно: – Со Святом.

И я понимаю, что это… Это пиздец.

Это, еб вашу мать, пиздец!

23

Между мыслью и эмоцией полсекунды,

которые отделяют рай от ада.

Осознание приезда Святослава я, предчувствуя прорыв чего-то тревожного, оттягиваю до последнего. И вот этот момент настает… Усманов звонит в дверь нашей квартиры.

Сердце останавливается. В груди образуется пустота, которую после кроткого вдоха по неясным мне причинам заполняет тяжелейшая печаль.

В смятении смотрюсь в зеркало над раковиной. По бледной щеке медленно скатывается слеза. В висках оживает барабанная дробь пульса. Еще один судорожный вдох приходится резко тормознуть. Что-то такое зреет в глубине, что позволить грудной клетке совершить полный подъем попросту страшно.

Обхватывая себя руками, цежу рывками кислород.

– Доброе утро, Валерия Ивановна! – просачивается в вакуум моей черепной коробки голос родного человека.

Проворачивая там какие-то рычажки, он заставляет мой мозг работать.

Электрические импульсы мчат по сосудам. Ослепляющая вспышка. И темнота. Мысли путанные, как провалявшаяся в подвале гирлянда. Одна-единственная лампочка отказывается подавать свет, и все – не играет огоньками вся структура. Попробуй теперь найди, какой из узлов обесточен.

Чувства столь же туманны. Но грудь наполняется теплом, а сердце принимается шумно качать кровь. И все же… Что-то продолжает стопорить его естественное функционирование.

– Доброе утро, дорогой! Мать честная, ты вырос, что ли? – восклицает мама, наполняя слова нотками звонкой радости, которой невозможно не заразиться. Вижу в зеркале свою улыбку. И ловлю новую слезу. – Красавец! Так соскучилась по тебе! Не насмотреться теперь! Заходи уже, дай обнять.

Тишина. И снова внутри меня творится нечто непонятное.

Не в силах это выдерживать, перевожу дыхание и бросаюсь к двери.

Щелчок замка. Толчок. Три шага, и я влетаю Святу в объятья.

Грудь сдавливает. Горло подпирает комом. Сердце болезненно сжимается. И я… Срываюсь на слезы.

– Ангел, – шепчет Усманов с душевной нежностью. Запуская пальцы в мои волосы, ласково перебирает пряди. Гладит, прижимает к своему сильному телу, целует макушку. Чувствую дрожь его волнения и слышу рваное дыхание. Сама же между всхлипами будто вхолостую вбираю воздух. Не могу отыскать под тяжелым парфюмом настоящий запах Свята. Из-за рыданий нос частично забит. Живу рывками. – Маленькая… Я тоже скучал. Зверски.