Твоя жестокая любовь - Юлия Гауф
— Мам, ответь мне, — решила я узнать все так, как оно есть. — Ты там была, не Влад. Что случилось с Никой? Она от падения камня упала, или…
Я не договорила, но она поняла.
И ответила.
Глава 30. Влад
Я был уверен, что Вера влюбится. В меня ли самого, или в иллюзию — богатого парня с крутой тачкой и при должности. Все велись, чаще на обертку, некоторые на содержание, но так, или иначе, все.
Вера исключением не стала.
Жаль.
Я давал ей множество шансов признаться, мне даже не нужно было, чтобы она каялась, чтобы винилась, чтобы голову пеплом посыпала. Пусть бы просто призналась в том, что было, закончила врать.
И я бы смог отпустить прошлое.
На этом проклятом поле, под раскаты грома, я забыл обо всем: о сестре, о своих планах, лишь она была перед глазами — моя Вера. Стояла среди подсолнухов в своей светлой майке, и серый воздух клубился вокруг, как стая птиц.
Вера, Вера, какая же ты лгунья!
— Влад, давай уйдем, — она вышла из палаты матери бледная, как смерть.
Невольно за руку взял, теперь ее прикосновения нужны как воздух, и ладонь ее как ледышка. Да что там случилось?
— Что…
— Просто давай уйдем! — прошептала, умоляюще глядя на меня, а глаза дикие и сухие.
Не плачет, даже не собирается. Но она в ужасе, в диком отчаянье. И до боли в груди хочется защитить ее — ту, что я обязан наказать за то, за что не прощают.
Нельзя было настолько приближать ее к себе, нужно было найти иной способ, ведь я и сам привязался.
До дома едем в молчании, Вера поникла, и, кажется, что весь мир снова краски потерял. Все серое, хотя солнце выглянуло из-за туч. А когда она стонала подо мной, когда все и правда было как на старой пленке, тогда казалось, что ничего более яркого я не видел.
— Ты, наконец, поняла, что мать тебя травила? — попытался я предположить причину шока Веры. — Разочаровалась в ней?
— Ты не представляешь себе, Влад. Ты просто не представляешь.
В бардачке лежит запись, как мать меняла таблетки, которыми пичкала меня. Отец записал, и это стало основанием для единоличной опеки. И возможным аргументом для Веры, который я хотел ей показать сегодня, но уже, пожалуй, не пригодится.
Она итак все поняла, и вычеркнула мать из жизни.
Теперь у Веры есть только я, и очень скоро… дьявол, и почему так неприятно думать об этом, о том, что скоро все закончится? Я пойду дальше, а Вера получит то, что должна.
— Расскажи, что случилось, — требую, подвозя девушку к знакомому дому. — Расскажи, Вера.
Лишь посмотрела диковато, но рассказывать ничего не собирается. Она как не в себе, словно нет ее со мной. К квартире не идет, а бежит. Несется, сломя голову, того и гляди упадет, сумасбродная, испуганная девочка.
Меня не приглашала, но я вошел внутрь, морщась про себя от квартиры этой, от воспоминаний, молью побитых.
— Странная у нас семья. Конченая, — пробормотал, и Вера рассмеялась нервно.
— О да, черт возьми! — она, не разуваясь, подошла к шкафчику, где, как я помнил, хранилась аптечка, и достала знакомую банку — ту самую в которой мать отраву свою хранила. Крышку открутила, и бахнула горсть знакомых таблеток себе в ладонь, а я как мальчишка испугался, что Вера их сейчас проглотит.
Ударил по руки, и они разлетелись по всей кухне.
— Ты чего? Я… я выбросить хотела. Ты прав был, Влад, ты был полностью и абсолютно прав. Она чудовище.
Внутри удовлетворение разливается восточным дурманом. Вера поверила, Вера теперь моя, и только моя, мне не придется ни с кем ее делить.
… - ужас, я все готова была простить ей, вообще все! Но не то, за что всю жизнь себя винила, — пробормотала девчонка, подошла быстро, и как маленькая уткнулась мне в грудь.
Сжалась вся, и я обнял. Сначала легко, а затем так крепко, как мог, чтобы боли не причинить. Ей итак больно сейчас, как и мне — не за себя, а за нее.
Влип окончательно и бесповоротно, влип как мальчишка.
Будь проклята эта сучка.
Глава 31
Стояла, уткнувшись лицом в шею Влада, вдыхала любимый запах, и понимала, что не смогу рассказать ему. Мама… дьявол, она ненормальная! И я ведь знала об этом, знала! Но, как самая последняя трусиха, боялась размотать клубок воспоминаний, догадываясь, что таится в глубине.
Со временем я поняла, почему Нику тяготила болезненная материнская любовь, а недавний мамин рассказ раскрыл мне глаза и на нелюбовь ее к сыну — странную, больную нелюбовь. И это, и то, что подтравливала нас, я готова была понять, хотя понять такое практически невозможно, но она ведь больна. Внимание хотела привлечь, боль свою облегчала, причиняя ее нам, пусть.
Но Ника… как так?
— Никогда не смогу забыть, — слова рвутся из меня, и с трудом удается сдержать самое главное. — Как она могла? Как?
— Не убивайся ты так. Не думай, — утешает Влад, и я отчетливо понимаю — не будь его сейчас рядом со мной, не появись он в моей жизни — была бы беда.
Именно поэтому я и не расскажу ему правду. Пусть он не питает нежности к своей матери, но, как мне кажется, в глубине души он любит ее, хотя сам не подозревает об этом. И тяжело будет узнать о том, что винит она его в смерти Вероники, которую сама и убила. Винит потому что так легче, потому что так больной разум подсказывает. Видела его рядом — нелюбимого сына, и твердила, как ополоумевшая…
… - Это он!
— Мама!
— Когда я вошла, Ника уже лежала на полу. Бездыханная лежала, — она плачем заходится. — Мальчишка рядом бродил, я же сто раз говорила, что видела его. Ненавидел он сестру, терпеть ее не мог, я еле дождалась, пока они с Женей уедут от меня. Противно рядом с выродком было находиться, так…
— Мама, ты неправду говоришь. Опомнись, прошу тебя, — взяла ее за руку, сжала ладонь со всей силы, причиняя отрезвляющую боль. — Мы услышали шаги, я подумала, что бездомные, и успела спрятаться. Ника была в порядке, а затем я твой голос услышала. Твой, мама! Как ты плакала, как винилась, а потом ушла. И тогда я увидела Нику, она
