Молох. Укус кобры (СИ) - Шерр Анастасия

— Это верно, сука. Никуда не денешься, — сминает пальцами мои щеки, с ненавистью смотрит в глаза. — А теперь, — приседает рядом, продолжая удерживать моё лицо. — Я тебя слушаю.

— Что? Что ты хочешь услышать? — голос дрожит, потому что я действительно боюсь. Молох умеет пытать. И, судя по всему, именно это он и собирается делать.

Но я не готова. Не могу рассказать ему, почему предала. Потому что моя дочь в опасности. Эти твари рядом с ней и в любую минуту могут похитить её или причинить вред. Лучше я миллион раз предам Молоха, чем позволю навредить Еське.

— Хочу услышать всё. Всё, от начала и до конца. Кто тебе заплатил, сколько, когда. В какой момент ты приняла решение вогнать мне в спину нож и как в этом замешан он? — кивком головы указывает в сторону, где всё ещё без сознания сидит Сенин, уронив голову на грудь. А может, он уже давно пришёл в себя и слышит нас, как знать. Может быть, Иван тоже где-то рядом. Или ещё хуже: рядом с Есей. А может, она уже у него…

Пока панически ищу выход или хотя бы способ оттянуть время, Молох ждёт. Смотрит мне в глаза и, слегка скривив губы в усмешке, наблюдает за моим бегающим взглядом.

— Давай. Говори. А то я шкуру твою продажную сдеру.

Меня перетряхивает от его угроз, выполнить которые обещают горящие злобой глаза, но внезапно ситуацию спасает Сенин.

— Что-то не гостеприимный ты ни фига, Молох. Кто ж так друзей принимает? — откашливается, стонет. Судя по размазанной в мясо роже, Молох его неслабо приложил.

— Друзей? — хмыкает невесело Елисей, продолжая рассматривать моё лицо. — Ты где тут друзей моих увидел?

— Так а я кто? — выдыхает тяжко Сенин, трясёт головой. — Попутал ты, что ли, Елисей Силович?

Молох разжимает пальцы, отпускает моё лицо. А затем поднимается, и я только слышу звук смачного удара. Стон и брызги крови на деревянном полу.

— Друг, говоришь? Сколько бабла ты за меня получил, друг?

Так, значит, Молох знает. Знает, что Сенин тоже участвовал во всём этом дерьме.

А мне? Мне теперь что делать?

— Если честно, дохера, друг, — через силу усмехается окровавленным ртом Сенин. — Но ты уже и так это знаешь, да? И как давно?

Молох молчит, о чём-то думает. Поглядывает на Сенина и втихаря косится в мою сторону. Наверное, пытается понять, как мы связаны. А когда в заднем кармане его джинсов раздаётся трель телефона, мы с Сениным вздрагиваем.

Елисей достаёт телефон и долго смотрит на экран. Знаю эту привычку. Не отвечать сразу…

— Слушаю, — всё же отвечает, зачем-то включив громкую связь.

— Отпусти моего брата, Молох. Иначе пожалеешь. Так, как никогда не жалел, — слышу голос Ивана, и в венах стынет кровь. Нет. Только не Еська моя! Нет!

— Ваня, — улыбается Елисей, а я подпрыгиваю на стуле, как ошалелая. Молох бросает на меня озадаченный взгляд, но тут же возвращает внимание телефону. — Не в твоих интересах мне угрожать.

— Да нихера ты не сделаешь, — отвечает ему резко динамик, а Сенин, слушая своего братца, смеётся, сплёвывая кровь на пол. И мне подмигивает, что, конечно же, не укрывается от внимания Молоха. — Более того, ты его сейчас развяжешь, ещё и дверь откроешь. А если мой брат захочет, ботинки ему языком вылижешь.

— Да что ты! — вздёргивает брови Молох, и я вижу, как сжимаются его пальцы на трубке, вот-вот раскрошат её в щепки.

— Ага. Ты у подстилки своей спроси, почему ты должен это сделать.

Что ж, похоже, планы ублюдков Сениных поменялись. Но тот факт, что я теперь могу не врать Молоху, совершенно не радует. Теперь эти твари будут бить по больному.

ГЛАВА 39

ГЛАВА 39

Комок застревает в горле, и мне безумно тяжело выдавить из себя хоть звук. Молох продолжает взирать на меня, ожидая пояснений словам Ивана, а Сенин продолжает скалиться, рассматривая нас с необычайным садистским удовольствием. Тварь поганая. И ведь уверен, что Молох отпустит.

А я вот не уверена. Что, если он не поверит мне? Или окажется абсолютно равнодушным к Есении? Я так боялась, что однажды он узнает о существовании дочери, а теперь… Теперь хочу, чтобы поверил. Чтобы защитил её.

— Что ты молчишь? — Сенину, несмотря на раскрошенную в мясо рожу, совершенно не надоедает ухмыляться, и я уже сама готова вцепиться в его глотку. Но на помощь уроду приходит его братец, всё ещё остающийся на связи.

— А может, мне рассказать? Или просто дать малявке трубку? Пусть сама поздоровается с папочкой, а?

— Нет! Не трогай! Не трогай её! Не трогай, умоляю! — ору, дёргаясь что есть сил, и стул не выдерживает, заваливается вместе со мной на пол. Проклятая верёвка душит, сжимает грудь и запястья, а я всё кричу. До хрипоты, до боли в горле и грудной клетке. — Не смееей! — захлёбываюсь слезами и даже не сразу понимаю, что стул снова стоит, а я всё так же сижу. Сучу ногами в истерике, силюсь вырваться. Но сильная пощёчина отрезвляет, и я тут же замолкаю, уставившись во все глаза на Молоха.

— Говори, — его голос тихий, почти неслышен для посторонних. Для меня же звучит, как раскат грома.

— Моя дочка… Она, — судорожно вдыхаю, зажмуриваюсь. — От тебя.

Молчание длится слишком долго. Так долго, что я начинаю сомневаться в реальности происходящего. Может, это сон? Сейчас открою глаза и увижу потолок своей спальни. А потом придёт Еська и плюхнется рядом.

— Опять в одежде в постель? — заворчу на неё.

— Ой, ну, мам! Давай лучше сегодня в школу не пойду, а? У меня горло болит. Посмотрим какой-нибудь фильмец?

Я наигранно грозно отругаю её за лень и прогоню собираться в школу, а потом позвоню мужу, поинтересуюсь у него, как дела и когда вернётся домой. А Володя скажет, что любит меня и принесёт вечером цветы.

Нет, у нас никогда не было с мужем так, как было с Молохом. Не было той страсти уносящей, не было желания, от которого напрочь отключались мозги у обоих. Не было ничего такого… По крайней мере, с моей стороны. Володя любил, да. Не так бешено, как любил Молох. Нет в нём столько огня и энергии. Нет ярости и жадности до моего тела. Но всегда присутствовали уважение и приверженность. Он меня любил, как любят жену, а я его… Я просто любила его за то, что он был рядом. За то, что дочку мою принял. Может, не так, как принял бы собственного ребёнка, но у них вполне себе сложились отношения и взаимная симпатия. Он заботился о нас.

Ещё одна пощёчина заставляет меня открыть глаза и увидеть в руке Молоха нож. Острое, блестящее лезвие рассекает верёвку, приковывающую меня к стулу, а огромная, сильная рука хватает за горло и припечатывает к стене, как какую-то моль. Стул падает Молоху под ноги, но он пинает его и вжимает меня в стену ещё сильнее.

— Ты что, тварь, играть со мной вздумала? Думаешь, я вам бошки всем не поотрываю? Думаешь, пожалею тебя, падаль, после всего? И девку твою побегу спасать? — как же сильно он меня ненавидит. Как сильно, мама…

Ударяет меня о стену, склоняет своё лицо к моему.

— Е…

— Не смей. Не смей, сука, произносить моё имя. Говори, что соврала, чтобы спасти шкуры своих дружков! Говори, тварь! — ещё один удар о стену выбивает из лёгких воздух.

— Есения… — задыхаюсь. Его пальцы, сжимающие шею, вот-вот мне позвоночник раскрошат. — Её зовут Есения… Я назвала её так в честь отца, — закатываю глаза, отключаясь, и неожиданно сваливаюсь на пол, к его ногам.

— Твоя дочь, Молох. Даже не сомневайся. Ты её видел вообще? — краем сознания слышу насмешливый голос Ивана. — Лови фотку своего отпрыска. Ну, что скажешь? — звук входящего сообщения, и снова тишина. А может, я просто не слышу ничего из-за удушающего кашля.

Молох молчит. Я открываю глаза, чтобы увидеть его, и застываю на полу в позе эмбриона. Он смотрит на экран своего мобильного. Долго смотрит, тяжело. В его глазах понимание, разочарование, боль. Столько всего, что и не перечислить. И моя собственная боль отходит на задний план. Странно, я думала он узнает Еську ещё в кафе. Но он то и дело отводил от неё взгляд. Будто боялся посмотреть на мою дочь. Что ж, теперь уж точно увидел.