Дмитрий Липскеров - О нем и о бабочках
Иратов не имел понятия, что стаканы надо придумывать.
– Вот этот граненый стакан? – продолжал ректор. – Это великая Вера Мухина! Все мы умрем, наши дети и внуки уйдут в небытие, а стакан Мухиной останется навечно, ибо он – произведение искусства!
– Да, – согласно кивнул Иратов, никогда не слышавший про Мухину. Он вообще не знал ни одного архитектора. И опять сын испытал нежность к своему родителю. Это чувство одновременно болезненно раздражало молодого человек и вместе с тем было мучительно приятным.
– Готовьтесь к экзаменам! – подытожил ректор. – Есть в вас искра!
За дверями приемной комиссии Иратова ждали две подружки, комсомольский вожак Шевцова и волейболистка Катька, обе с немым вопросом на розовощеких девичьих лицах.
– Прошел, – ответил Арсений.
– Ура-а-а-а! – закричали студентки от радости. – Гуляем!!!
Оказалось, что еще не всем любовным забавам обучили подружки недавнего школьника. Празднуя прохождение творческого экзамена, опиваясь «Советским шампанским», объедаясь эклерами с заварным кремом, девчонки увлеклись, и вдруг губы их встретились в страстном поцелуе. Удивленный Иратов, лежащий голым на постеленных на пол покрывалах, со смехом спросил, не перепутали они чего. Не лучше ли заняться тем, что уже готово к бою? Но девушки не отрывались друг от друга, возбужденно дышали и, казалось, вовсе забыли про Арсения.
Он не подозревал, что такое существует, решил второпях, что это как-то совсем уж за гранью, но через секунды его мозг отказался мыслить, перейдя в режим рефлексий. Зрелище двух занимающихся любовью девушек оставило Иратову из органов осязания только глаза да нос. Последний что-то учуял незнакомое, тревожащее и животное, отчего тело молодого человека затряслось как в лихорадке, он обхватил плечи руками. Возбужденный, предельно напряженный, Арсений все ближе придвигался к любовницам, словно доминантный шимпанзе, а когда Шевцова тихо застонала, сообщая, что пик наслаждения совсем рядом и любовные молекулы рассеяны в атмосфере, Арсений выстрелил, как сжатая пружина, и, как дикий кот, прыгнул на подружек… Три человеческих тела одновременно достигли кульминации одного события и еще долго оставались сплетенным клубком единого сознания, прилипнув кожей друг к другу… Через несколько минут, когда сознание вернулось в выпростанное тело, победив рефлексы, Иратов вновь подумал, что все только начинается, что создан человек для счастья и к нему это счастье пришло навсегда.
6Я прервался… Мне надо было напиться воды. В горле пересохло. Прильнув к водопроводному крану, я жадно глотал тепловатую струю, пока не напился вдоволь.
Старуха Извекова спала, откинувшись в кресле.
Теперь можно и зефира поесть, подумал, вернувшись за стол. Но зефир неожиданно оказался черствым как камень, хотя я прекрасно помнил: он должен был быть свежим. Поглядев в окно, я обнаружил, что огромные белые сугробы опали, а из-под их почерневших оснований в разные стороны текли весенние ручьи. Открыл форточку и услышал гомон птичьих голосов. Точно весна, подумал. И как я так упустил время?.. Неожиданное предположение заставило меня вплотную подойти к тетушке и наклониться к ней, хотя я уже и так понял, почуял, так сказать, ее – смерть. Я всегда чую мертвое… Народная артистка СССР Извекова, моя названая тетушка, скончалась… Вот ведь прозорливая, усмехнулся я. Все-то она почувствовала загодя…
Мне нужно было на время вернуться домой, но прежде я поднял мертвое тело с кресла и положил его, легкое и сухое, на ковер. Чтобы тело действительно лежало, а не сидело на полу, словно ряженая кукла, я распрямил окостеневшие суставы, подвязал ей подбородок бинтиком, огляделся вокруг и вышел вон.
Как прекрасна Москва весной! Запах нового, аромат возрождения щекотал ноздри. Даже автомобили, стоящие в пробках, не казались безнадежно унылыми. Все здания умылись весенним дождиком и выглядели обновленными.
Зашел на Петровский бульвар к Антипатросу. Грек привычным образом побрил меня, выровнял машинкой волосы и выстриг из ноздрей постороннее.
Перед уходом я поинтересовался, как у него дела, но грек обыденно молчал и на вопросы внимания не обращал.
– А как же ты попросишь в кассе билет до Праги? – поинтересовался напоследок. – Или тебе туда не нужно?.. В Прагу нужно всем! Как он билет попросит? – обратился я к мулатке, но она лишь захлопала голубыми глазами и скрылась в подвале, оставив легкий след сладкого мускуса. Они здесь все немые.
Возле своего подъезда я встретил, как всегда трясущегося от похмелья, соседа Иванова и предупредительно выпалил:
– Денег нет!
– А я думал, что ты того! – сосед чиркнул себя пальцем по шее.
– Чего того?
– Ну, помер… Три недели не выходил из дому! Я уж к замочной скважине принюхивался, со слесарем Георгадзе договорился вскрывать дверь.
– Надо милицию вызывать в таких случаях, а не вскрывать чужие двери! – зарычал я. – У меня в квартире ничего ценного нет! И нечего лезть к посторонним! Ты что, брат мне?
– Дай рублей пятьдесят, – взмолился сосед Иванов. – Не похмелюсь – на преступление пойду! Зинку-ларечницу грабану!
– Да хоть Сбербанк! Денег нет, я безработный!
Сосед Иванов что-то тараторил вслед, но я уже поднимался по лестнице, взволнованный одной мыслью. Вдруг повезет? Ведь не может это продолжаться вечно!
Сев на стул, я поставил на колени проводной телефон и долго смотрел на него…
Я не решался звонить по мобильной трубке, а этот старый черный дисковый аппарат внушал мне оптимистические надежды. Набрал все известные комбинации номеров. На другом конце трубку не поднимали, а я все слушал и слушал ноту гудка. До-диез, на две четверти… Я даже повыл в унисон… Прождал у телефона несколько часов, а потом учуял тянущийся в открытую форточку запах пожара.
Выглянув в окно и рассмотрев горящую за рядом старых тополей продуктовую палатку, я тотчас понял, что сосед Иванов все же грабанул Зинку-ларечницу. Да, подумал, у этого вечно похмельного человека слово с делом не расходится. Послышался вой пожарных сирен. Но мне было уже неинтересно. Насущные дела ждали безотлагательно. Выпотрошив в пакет мусорное ведро, я вышел из дому и… На привычном месте сидел удовлетворенный сосед Иванов. Рядом с ним на скамейке расположилась початая упаковка баночного пива. Три пустые смятые жестянки валялись в грязи. Выбросил в контейнер мусор…
– Зинка-то жива? – поинтересовался.
– А что с ней станется! – улыбнулся сосед Иванов. – Орала только очень. Надо было и ее заодно сжечь!
– Она же сдаст тебя!
– Да и хер с ней!.. А ты чего так волнуешься? Брат ты мне, что ли? Передачи станешь носить?
