Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Не успел.

Но я смотрела словно сквозь него.

И видела то, что совсем не хотела видеть.

Его взмокшая шея. Прилипшие ко лбу волосы. Голые, бугрящиеся мышцами плечи. Его резкое, частое дыхание… 

 — Если мужчина закрывает глаза, значит, он думает не о той женщине, с которой занимается сексом.

— Эля, не говори ерунды.

Его горячий шёпот. Судорога, что прокатилась по обнажённому телу. Стон, что он подавил. И её смех:

— Ты знаешь, что ведьмы, когда напиваются, звонят своим будущим?

— А некоторые даже приходят и убедительно сообщают им об этом, — скатился он на подушки. Блаженно вытянулся. Закрыл глаза.

— Я просто знаю, что буду твоей женой. К чему бегать от неизбежного.

— И где я сделаю тебе предложение? — улыбнулся он.

— В больнице, — равнодушно пожала она плечами.

— А что ты будешь делать в больнице?

— Важнее, что там будешь делать ты.

— И что же?

— Пытаться убежать от себя… 

 — Жень!

Его голос заставил меня тряхнуть головой и очнуться.

Так вот откуда он знает, что Эля примет его предложение.

— С тобой всё в порядке?

— Да. Проклятые ведьмы! — выдохнула я и отмахнулась от видений, как от роя назойливых мух. Хотя, признаться, я уже стала к ним привыкать. Мне даже нравилось. Я даже подумала: а может, быть немного ясновидящей не так уж и плохо? — Кирка дала мне какой-то чай, и теперь я всё время вижу странные вещи. А ты знаешь про «Детей Самаэля»?

 Антон выразительно кивнул:

— Чего я только теперь не знаю.

И я охотно ему поверила.

Всю дорогу мы с Бринном обсуждали тайные общества.

А с мамой оказалось договориться настолько просто, что я даже растерялась.

— Я же сама всё думала, думала об этом, — как обычно накрывала она на стол, на радость Бринна заваливая его едой. — Особенно после того как услышала, что Сергею нужны деньги, а ваши счета арестованы. Не знала только, как тебе предложить, Сол…

Я остановила её рукой. С некоторых пор я не выносила своё детское прозвище.   

— Что предложить?! Принести Ван Эйка из музея?

— Конечно. И продать, — села она напротив Антона, любуясь как он засовывает за обе щеки голубцы, щедро политые сметаной. Он больше мычал от удовольствия и кивал, чем принимал участие в нашем разговоре.

— Продать?! Мам, она же ворованная.

— Сол… Детка, это неважно. Если найти хорошего агента и выставить картину на закрытом аукционе, то тех печатей, что в прошлом веке наставил Эрмитаж будет достаточно и для хорошего провенанса, и для достойной цены, а в том, что она подлинная, у меня нет никаких сомнений. Конечно, это будет не так быстро, как хотелось бы, но деньги, что нужны Сергею сейчас, можно ведь занять.

— Мама, деньги Сергею уже нашли. Сейчас проблема не в этом, — не знала я как же сказать ей про Барановского, про Сашку. И стоит ли. Мама расскажет отцу, а отец, если не вмешается, то опять поймёт всё по-своему, и кто его знает, чем это обернётся.

Сейчас я боялась даже дышать в ту сторону и думать, чем может закончиться срыв сделки с Барановским. Предпочитая думать о том, что могу сделать я. 

— Но когда Сергей выйдет, разве ему не понадобятся средства? И немалые. На восстановление гостиницы, оплату долгов, ремонт сгоревшего завода, если его счета не разблокируют?

Вот за что я сейчас была маме особенно благодарна, так за эту её абсолютную веру в то, что Сергей выйдет. За этот неукротимый оптимизм, с которым она говорила о том, что всё будет хорошо. За её неожиданное желание не просто посочувствовать, а помочь самый действенным образом.

— Средства ему очень понадобятся, ты права, — невольно вздохнула я.

На днях у меня как раз был непростой разговор с управляющим «MOZARTA». Как и ожидалось, на ресторан и гостиницу уже посыпались судебные иски, и ситуация требовала немедленного вмешательства. Я, конечно, должна поставить об этом в известность мужа, только толку: счета арестованы, он всё ещё в тюрьме. Но, я не собиралась отмахиваться от их нужд, это всё же огромный штат людей, что остались без работы, за которых, как жена владельца, я тоже несла ответственность. Всем нужна была ясность, поэтому я попросила собраться глав: гостиницы, ресторана, финансового департамента, обсудить ситуацию и озвучить мне не только проблемы, но и возможные пути решения, тогда я и озвучу их мужу.     

— Только мне не справиться одной, — вывела меня из задумчивости мама.

— В каком смысле? — не поняла я.

Но пока я трясла головой, Бринн, как ученик на уроке, уже вытянул вверх руку, словно просился отвечать к доске, и потряс ей, жуя. С набитым ртом он смог произнести только два слова:

— Я согласен.

— На что? — с возмущением развернулась я.

Он поспешно прожевал, запил компотом, выдохнул.

— Согласен помочь вынести Ван Эйка из музея. Я же правильно понял, что это тяжеленная дубовая доска? А значит, без грубой мужской силы никак.

— Вы напомнили мне случай, связанный с пропажей другой знаменитой работы Ван Эйка, Антошенька, — прижала мама руку к груди, как всегда с лёту вспоминая какой-нибудь подобный случай. — Створку знаменитого Гентского алтаря похитил викарий храма, в котором стоял алтарь. И все думали, что он её вывез подальше и спрятал, а на самом деле он спрятал доску прямо там же в церкви, потому что элементарно не смог её поднять, — рассмеялась мама под наши вежливые улыбки.

Воистину увлечённые люди все немножко помешанные, как моя мама на своём искусстве. И, наверное, это и объясняло её некоторую оторванность от реального мира — она при малейших сложностях убегала в свой. Чем производила впечатление человека слабого и безвольного, хотя, наверное, просто была слишком ранима для этого мира, потому безоговорочно принимала волю мужа и не перечила. Но это её неожиданное предложение меня поразило.

— Мам, да погоди ты, — больше я испугалась последствий авантюры, которую она предложила, чем она сама. — Нам бы сначала на её инвентарный номер посмотреть. Мы хотим попробовать разгадать остальные.

«И вынести — всё», — нескромно, но прагматично подумала я.

— Ох, да это проще простого, — охотно подскочила она.

И быстрее, чем Антон успел доесть голубцы, вернулась с телефоном и листом бумаги, на который тщательно выписала номер сфотографированной картины.

— Женечка, они так похожи с Серёжей, — шептала мне мама, сидя в гостиной и глядя на гостя. — Сразу видно, что он его брат.

Антон, не откладывая в долгий ящик, с кружкой крепкого чая, чтобы не клонило в сон после сытного обеда, по памяти восстанавливать сожжённый Моцартом лист. А мы с мамой «шептались».

— Мам, ты удивишься ещё больше. Но он сын той самой Аллочки Вересовой, которая уволилась из-за скандала с монетой.

Мама всплеснула руками и прижала их к груди, сцепив в замок.

— А тот мужчина, который спрятал в музее Ван Эйка и монету — отец Сергея и Антона. Из-за него и случился скандал с Аллой.

— Но разве так бывает? — она хлопала глазами, переводя взгляд с меня на Антона и, выслушав всё, что я ей рассказала об этой истории, воскликнула: — Боже, как тесен мир! Как удивительно тесен мир.

И то, за что презирала маму Сашка — её бесхарактерность — вдруг открылось мне ещё с одной положительной стороны: она никого не осуждала. Ни отца за его снобизм, расчётливость и эгоизм, ни других людей, принимая их со всем их несовершенством и недостатками. Например, Сергея, с его криминальным прошлым, да отчасти и настоящим, или их с Антоном отца — даже не дрогнув при слове «воровство».

— Мам, слушай, я прошлый раз видела здесь графа Шувалова, — вспомнила я не сколько тот случай, когда его и правда видела, сколько бабушкины воспоминания, что навеял «волшебный» чай. — У вас с ним какие-то дела?

— С графом? — удивилась мама. — Так Андрей Ильич ведь купил бабушкину квартиру.

— Шувалов?.. Бабушкину квартиру?.. — выкрикнули мы с Антоном одновременно.

Он, конечно, первое, я — второе.